Люди грозных лет
Шрифт:
То ли голос был настолько грозным, то ли сами измученные люди боялись властных окриков, в сарае мгновенно стихло, и десятки жадных взглядов устремились на стоявшего у кадки невысокого мужчину в разорванной на левом плече гимнастерке.
— Воду все получат, только без паники! Люди мы, а не скот, — отрывисто бросал он резкие слова, — первыми подходят дети, затем раненые, женщины и последними мужчины.
Он кружкой зачерпнул воду, и от ее легкого, едва слышного плеска люди перестали дышать.
Рванувшись было к воде, Круглов от властного окрика вернулся в свой угол, не надеясь, что до него когда-нибудь дойдет очередь.
— Раненый я!.. Раненый, избитый, дайте хоть глоточек!..
От его крика люди расступились, и он оказался лицом к лицу с раздававшим воду мужчиной.
— Стыдно, товарищ, стыдно, — подавая Круглову кружку с водой, укоризненно говорил мужчина. — Могли бы и потерпеть немного.
Не помня себя, Круглов выпил воду и, сразу же отяжелев, повернулся и побрел в свой угол. А очередь у кадки с водой все не уменьшалась. Властный мужчина по-прежнему неторопливо делил воду, подавая в очередь кружку и что-то приговаривая. Женщины, видимо признав его за единственного руководителя, наперебой обращались к нему, называя его то товарищ Васильцов, то Степан Иванович.
Утолив жажду, Круглов почувствовал опустошающий голод, вывернул все карманы и, найдя несколько хлебных крошек, жадно проглотил их. Это не принесло облегчения. Обессиленно закрыв глаза, он прислонился к стене, стараясь заснуть. Избитое тело саднило и болело. Распухшие уши с трудом улавливали обрывки чьих-то разговоров и глухой шум где-то недалеко проезжавших машин.
Одна мысль, что жизнь кончена, приводила Круглова в состояние бессильной ярости. Только в кошмарных сновидениях всплывало и тут же исчезало красивое лицо Наташи и, как призрак, постоянно повторяющийся облик раненого Кости Ивакина, озлобленно кричавшего: «Гадина! Предатель!» И всякий раз, когда повторялся этот крик, Круглов отчаянно махал руками, бежал от Ивакина, но крик догонял его, давил, разрывая на части разгоряченную бредом голову.
На седьмые сутки Круглов настолько ослаб и упал духом, что лежал, не поднимаясь, не шевелясь, и только издавал изредка глухие стоны. Бредовое, горячечное состояние сменялось короткими минутами просветления, тогда Круглову становилось нестерпимо жаль самого себя, и он беззвучно плакал, не стыдясь и не вытирая слез. В один из таких моментов просветления к нему пробрался Васильцов и, присев на землю, глухо спросил:
— Тяжело, браток?
Круглов ничего не ответил, воспаленными глазами взглянул на него и, встретив дружеский взгляд, вдруг почувствовал, что он не одинок, что рядом есть кто-то, кто еще думает о нем и хочет чем-то помочь.
— Ничего, крепись, — продолжал Васильцов, — жизнь, браток, дорогая штука, и расставаться с ней ни за что ни про что не стоит. Драться нужно за жизнь, драться! И уж если умирать, то не даром, а так, чтобы смерть твоя хоть какую-то пользу принесла.
Он протянул Круглову кусок черного хлеба, кружку воды и, глядя, как дрожащими руками Круглов макает хлеб в воду, продолжал говорить неторопливо и глухо:
— Сил у каждого человека много, только не каждый умеет силы свои собрать. Ты вот, к примеру, лежишь небось и навсегда прощаешься с жизнью. А это глупо и бессмысленно. Человек не о смерти, а о жизни думать
И мокрый, липкий хлеб, и теплая, поразительно вкусная вода, и сам Васильцов, и его слова казались Круглову не действительностью, а продолжением сна, только сна не кошмарного с постоянным видением Кости Ивакина, а радостного и веселого, которые посещали его только в далекие детские годы.
— Вот нас тут почти две сотни немцы загнали в сарай, — продолжал Васильцов, — и многим, конечно, не пережить этих мучений. Только за что, спрашивается, погибнет человек в таком сарае? Кому и какую пользу он принесет своей смертью? Никому и никакой! Умер, как бессловесная скотина. Ну дети — они еще не понимают, мы-то, взрослые, мужчины в особенности, должны понимать… Так вот подумай, браток: если б каждый из нас не в плен попал и не в таком сарае с жизнью своей простился, а честно дрался до последнего вздоха и убил, ну, хотя бы одного врага, разве там ему больнее было бы умереть? Нет! Пусть мучительно, пусть тяжело, но умирал бы он со спокойной совестью, зная, что если сам он умирает, то и враг погиб от его руки. И если б все мы, советские люди, дрались до последнего вздоха и по глупости или по случаю не сдавались в плен, а били этих варваров чем только можно, то война давно бы закончилась.
Наутро, едва забрезжил рассвет, ворота сарая с протяжным скрипом распахнулись, и загомонили гортанные, хриплые голоса охранников. Они прикладами, ударами сапог поднимали заключенных и выгоняли на улицу, где двумя рядами стояли солдаты с автоматами. Через полчаса, отделив мужчин от женщин и детей, охранники выстроили пленных и арестованных в длинную пеструю колонну. Откуда-то с других концов деревни охранники пригнали еще четыре партии людей, и колонна растянулась по всей деревне и далеко за деревню. Пеших охранников сменили конные, и мрачное шествие двинулось неизвестно куда.
Выйдя из сарая и стараясь не попасть под удары озлобленных охранников, Круглов разыскал Васильцова и пристроился рядом с ним. Теперь в свете разгоравшегося дня Круглов хорошо рассмотрел его. Был Васильцов плечист, невысок, с большой стриженой головой и короткими крепкими ногами. Худое землистое лицо его густо заросло давно не бритой щетиной рыжих с краснотой волос, и это старило его. Ничто не выделяло Васильцова из общей массы пленников. Только быстрые, острые глаза его с белесыми ресницами то искрились добротой и лаской, встречаясь с глазами пленных, то вспыхивали злыми огоньками, когда смотрел он на охранников.
— Главное, товарищи, спокойствие и взаимная выручка, — то одному, то другому пленному говорил он, — держаться друг за друга, помогать друг другу. Ослабнет кто, сразу помочь, не бросать, не оставлять на дороге. Фашисты никого не пощадят. Ослаб кто, свалился — сразу пуля, и все!
Взбитая сотнями ног пыль грязной кисеей повисла над дорогой. От неизвестности, от истощения и голода, от страха близкой смерти люди шли, понуро опустив головы, прижимаясь друг к другу, всячески отдаляясь от мрачных непроспавшихся охранников.