Люди и нелюди
Шрифт:
«Как много мы либо забыли, либо отбросили за ненадобностью, — с непонятным раздражением подумала Берта. — А теперь придется вспоминать…»
Прищурившись, она посмотрела вдаль, напрягая зрение. Что-то не давало ей покоя. Что-то… странное. Какое-то смутное беспокойство. Может быть, это как-то связано с тем, что она забыла?
Холмистая равнина выглядела безжизненной. Кроме растений, ничего и никого живого. Кроме нее и слабо колеблемых ветром листьев, никакого движения.
— Стас! — крикнула она и тут же зажала себе рот ладонью. Собственный голос показался чужим. Кроме того, она неожиданно
«Мы заболели?» — эта мысль показалась не такой уж и кощунственной. Приступы головной боли, странные точки перед глазами, головокружение, озноб, теперь вот кашель. Что за инопланетную инфекцию они подхватили?
Надо сообщить на базу. Поставить в известность врачей…врача…
Берта замерла с поднесенной к горлу рукой. Она не могла вспомнить фамилию врача! Женщина знала, что где-то должен быть врач, но где он и кто?
— Мама, — прошептала она. Такой странный провал в памяти…
Она посмотрела на солнце. До заката оставалось еще несколько часов. Красивые здесь закаты. Они невольно притягивали взгляд. Если бы не эти вспышки, на солнце можно было бы смотреть, не щурясь — состав атмосферы и собственное свечение это позволяло. Но, как всякая красота, оно таило в себе зло. Не зря же большинство здешних обитателей предпочитает вести ночной образ жизни. И только они, люди, нарушили запрет.
Берта еще раз крикнула. Просто крикнула, уже не пытаясь кого-нибудь позвать. Хриплый вопль полетел в воздух, и словно что-то надломилось в ней. Женщина упала на колени, смутно чувствуя, как в душе ее разрастается мрак. Мрак страха, болезни или…
Безумия?
Когда она пришла в себя, солнце клонилось к закату. Прошло, наверное, несколько часов. Щеки, шея и открытые участки кожи на руках обгорели и чесались. Кружилась голова. Перед глазами все плыло, мелькали какие-то мушки. Ее непрерывно тошнило. Похоже на сотрясение мозга… или не похоже? Берта задумалась. Она училась выживать. Она была военным медиком, служила в армии, хотя в последние годы на Земле уже не велось войн — воевать было некогда да и не за что, поскольку в космосе места для поселений и добычи полезных ископаемых хватало всем, были бы деньги и связи. Ее учили… но сейчас она чувствовала себя так, словно знания из нее вытряхнули и выбросили, как старую ветошь. Память отказывала. Она помнила, кто она такая и как тут оказалась, но про сотрясение мозга и какие надо предпринимать при этом действия, вспомнить не могла.
«Я заболела, — подумала женщина. — Это болезнь. Надо вернуться в лагерь и сообщить… сообщить кому-нибудь.»
Она с трудом поднялась на ноги. Тело не слушалось. Приходилось буквально заставлять ноги и руки совершать привычные движения. Как будто разладилась сама связь мозга и конечностей.
«Последствия… это — последствия», — пришла мысль. Берту снова затошнило, но приступ быстро прошел. Вытерев рот ладонью, она огляделась из-под руки. «Стас! — шевельнулась еще одна мысль. — Где Стас?» А, не все ли равно? Она должна думать о себе. Муж сильнее, он опытный. Он справится. А она…
Медленно повернувшись — при каждом движении опять начинала кружиться голова — Берта побрела в сторону лагеря.
Как ни странно, при ходьбе стало
Стас нашелся.
Он был в лагере и вышел навстречу Берте, протянул руку, дотронулся… тоже как-то странно. Как будто хотел ощутить под пальцами живую плоть. Потрогал и, развернувшись, потянул ее за собой:
— Посмотри, что я нашел!
На столе в общественной палатке валялось существо длиной чуть больше локтя. Бросались в глаза жилистые задние лапы со странными пальцами-копытцами, крупная голова с выпученными глазами и странными наростами над глазницами. Бок зверька был разворочен выстрелом. Берта дотронулась до уже остывающего тельца. Шерсть походила на мягкую чешую, словно ее лепили из воска или пластилина.
— Что это?
— Наш обед. Или ужин.
— Ты… убил это животное… для нас?
— Да. Мы же останемся тут. И рано или поздно, нам придется выживать… и питаться здешними обитателями. Ты разве не хочешь есть?
— Хочу, но… живое существо?
— А что не так? Мы веками так питались в прошлом. Так миллионы лет ведут себя все животные — едят друг друга и… и никто не переживает по этому поводу. Кроме того, оно уже не живое. Ему все равно. Это только мясо. Пища. Жизнь.
Последнее слово напомнило Берте кое о чем важном.
— Жизнь. Будет ли она, эта жизнь?
— Ты о чем?
— А ты ничего такого не чувствуешь? — она потрогала свой лоб. — Голова не болит? Перед глазами черные точки не мелькают? Равновесие и сознание не теряешь? Тело тебя по-прежнему слушается? Ты все помнишь?
Стас медленно сел.
— Странно, — протянул он. — Теперь, когда ты это сказала, я подумал… что это может быть?
Супруги Ткаченко смотрели друг на друга, и оба молчали потому, что не знали, что сказать.
Молчание прервало появление Маши. Девушка выглядела бледной, на лбу блестел пот.
— Он уснул, — прошептала она. Без трепета, как на пустое место, посмотрела на трупик зверька, потрогала его одним пальцам. — Вы Егора не видели?
— Нет. Я, — Стас с усилием потер лоб, — был не там. Я охотился… на кого-нибудь…
— Я беспокоюсь. Он пропал, — Маша говорила странным безразличным голосом. — Его надо найти.
— Надо, — эхом откликнулся Стас, не трогаясь с места.
— Ты пойдешь? — Берта не смотрела на мужа, взгляд ее был обращен куда-то внутрь.
— Да, — сказал он, но не шевельнул и пальцем.
— Надо…
— Надо…
Оба замолчали, погружаясь в странную апатию. Маша Топильская с удивлением переводила взгляд с мужчины на женщину, но тоже не трогалась с места. Ей хотелось спать.
Вездеход-амфибия еще не подъезде к лагерю издал предупреждающий гудок, но — странное дело! — на него никто не отозвался, хотя было прекрасно видно, что лагерь цел и невредим. Вращались лопасти ветряка, ветерок слабо шевелил отогнутый край общественной палатки. Было видно, как мигают на расчехленном пульте приписанной к группе амфибии огни — система была включена, но находилась в спящем режиме.