Люди и подвиги (Рассказы)
Шрифт:
Ночью, на машине командира полка, я отвез Надю в родильный дом. Через каждые два часа звонил-и вот на вторые суткисын!
Назвали сына Сашей.
* * *
С сопок побежали ручьи, дорога стала непроходимой. Глинистая почва набухла, талая вода заливает погреба. А солнце греет все сильнее, с океана подул опьяняющий свежий ветер, и стаи куликов потянулись к побережью, где их ждали ожившие после зимней спячки прибрежные болота. Мелькнуло короткое дождливое камчатское лето. И снова сухая, солнечная осень. Незаметно
Я поступил в вечерний университет марксизма-ленинизма при городском Доме офицеров. Сюда приходят и приезжают офицары не ради диплома, сюда, а не в ресторан, который находится рядом, хотя его огоньки и зазывают обещанием того бездумного отдыха, который так иногда нужен человеку труда.
В университете я вижу безусых лейтенантов и пожилых майоров. Отношения между офицерами старшими и младшими иные, чем на службе.
Лейтенант Корневич окончил Ленинградское артиллерийское училище, там и женился. Молодая чета волей судеб перенеслась на Дальний Восток.
У Лени Корневича те же заботы, что и у меня: служба, заботы о сыне_ учеба. Как и я, он ходит в университет. Еще в военном училище блеснул математическими способностями и любовью к технике. И взвод у него такой. Леня часто по вечерам засиживается в казарме, у солдат своего взвода, говорит с ними на разные темы. Солдаты любят его, уважают.
Есть у Лени чувство верности слову. Раз он сказал, солдат знает, что никло его приказ не отменит. И когда он обещает краткосрочный отпуск за успехи в учебе и службе, то обещание выполняет, чего бы это ни стоило.
Частенько заходя к нему в гости, я видел его склонившимся над учебниками по математике, физике, химии. Просматривая формулы высшей математики, я спрашивал Леню:
— Как ты со всем управляешься?
Леня отвечал нехотя:
— В меру возможностей. — И тут же пожаловался:-Если бы в сутках было не двадцать четыре часа, а сорок восемь, экстерном сдал бы за физмат!
В это время заплакал сын. Леня подошел к люльке, улыбнулся и сказал,
— Вот она, академия бытовая! Без нее и настоящая академия наук неполно выглядит. Ну, а как наша "духовная семинария"? — спросил он. — Что нового там?
Он пропустил одно занятие в вечернем университете и заставил меня рассказать об этом занятии.
В самый разгар беседы Леню вызвали к комбату.
Быстро одевшись, он поцеловал в лобик сына и вышел. За ним вышел и я, отказавшись от чая, предложенного женой Лени.
* * *
Сумерки ложатся на плечи окутанных снегом сопок. Курится дымкой Авачинский вулкан. Даже в сумерках он ясно вырисовывается своим богатырским сложением. Ветер несет мелкую крупу с океана. Должно быть, к пурге!
После дежурства приятно прийти в хорошо натопленную хату.
Сынишка лежит на спинке в люльке и ручкой качает подвешенного попугая, улыбаясь мне радостно веселыми глазками. Часы показывают
Автобус не идет. Отправляемся "одиннадцатым номером".
Приятно пройтись в хорошую погоду, а сегодня, кажется, нас ветерок не балует. Дует "гнилой угол", как его называют коренные жители. Но раз решили идти, надо двигаться. Нас собралось человек десять из полка. Это разные по возрасту люди, но всех их объединяет одно желание-как можно больше узнать. Ведь в университете люди не только учатся, но и обмениваются новостями. Это пункт дружбы офицеров разных специальностей: здесь и танкисты, и летчики, и моряки.
Ветер дует в лицо, сапоги сбивают гальку с неровной дороги.
Пока шли вниз-было легко. Но вот дорога поднимается вверх на сопку. Пройдено четыре километра. Еще один. Виден силуэт белого, чистого Дома офицеров. У входа в университет стоят летчик-лейтенант и капитан-танкист. Они немного смущены: сегодня в кинозале демонстрируется интересный фильм-премьера. Возник вопрос: идти в кино или на лекции. Ведь если не посмотреть сегодня, когда тем еще выберешься в город?
После долгих колебаний танкист, полуобняв летчика, шутливо воскликнул:
— Я принял решение-в университет! Стартуй и ты! Давай не терять взаимодействия!
* * *
Обычно свет у нас выключается в полночь. Я посмотрел на часы-двадцать два тридцать.
Посмотрел на лампочку: она качается, словно маятник. Чем больше я наблюдал за ней, тем, как мне казалось, она колебалась сильнее. Потом затрещала печь: на белой щеке печи появились трещинки, словно морщинки. Так продолжалось минут пятнадцать.
Колебание лампочки скоро утихло, а печь перестала трещать.
Когда я вышел в сени, то заметил на полу штукатурку, отвалившуюся со стенки. Успокаивая Надю, тороплюсь на батарею. Не случилось ли там чего с моими солдатами? Надя понимающе глядит на меня.
— Иди! Только не горячись. И за меня не волнуйся! Я подожду, пока ты придешь. А если что-приду к тебе!..
От дежурного по части узнал, что это было слабое землетрясение, какие здесь, на Камчатке, нередки. Когда я рассказал об этом жене, она успокоилась.
Больше всего мы волновались за печку: ведь кирпичи здесь на вес золота, да и попробуй сложи печку зимой. Но какое счастье!
Печка осталась на месте, и лишь трещинки напоминают о случившемся.
* * *
Я вошел в одноэтажный домик с палисадником. На вывеске "Камчатский областной музей". Среди полезных ископаемых Камчатки я не нашел нефти. "Не может быть, чтобы здесь не было нефти!" — твердил мне Ардамасцеа. Он был по призванию геолог.
Как-то он мне признался, что сюда перевелся служить, чтобы подтвердить свою догадку. Вот как его предположение подтвердилось.
Наша батарея выехала летом на сенокос.