Люди и взрывы
Шрифт:
Я обратил внимание на Леву с первых дней занятий в сентябре 1928 года. На перемене кто-то из учеников «горячо» поспорил о чем-то с ним. Спустя несколько секунд чернильница-невыливайка полетела через класс, ударилась о противоположную стену, разбилась, оставив на стене большое чернильное пятно. Понравилась быстрота реакции. Такой всегда может постоять за себя. С этой чернильницы началась наша дружба.
Отдельные эпизоды тех лет запомнились очень ясно. В 1929 году мы работали на строительстве «Дома на набережной». Под этим названием Юрий Трифонов написал одно из своих лучших произведений. В начале тридцатых годов не было никакой строительной техники, и практикантов использовали главным образом для переноса кирпичей с помощью нехитрых
— Когда будешь на верхней балке — вниз не смотри, голова закружится, как бы беды не вышло,— предупредил машинист.
Я не удержался и на середине верхней балки посмотрел вниз. Голова действительно закружилась, но удалось справиться с поручением. Почти всю практику я проработал мотористом на кране.
Вскоре после получения дипломов о среднем образовании и о строительной специальности в моей жизни произошли значительные перемены. Они были связаны с радиолюбительством. Денег было мало, и я часто заходил в Ленинскую библиотеку, чтобы почитать журнал «Радиофронт» или какую-либо другую литературу по радиотехнике. Однажды во время таких занятий ко мне подошел сероглазый светловолосый человек лет тридцати и, показав рукой на разложенные книги, сказал:
— Я давно наблюдаю за вами, вы работаете в области радиотехники?
— Нет, я просто радиолюбитель.
— Мне нужен лаборант для работы в рентгеновской лаборатории. Судя по тому, что вы читаете, мне кажется, вы могли бы занять эту должность.
Так состоялось знакомство с Евгением Федоровичем Бахметевым. Молодой энергичный профессор, выпускник Военно-воздушной академии имени Жуковского, ученик профессора Гевелинга, руководил рентгеновской лабораторией ОИАМ (отдел испытаний авиационных материалов) ЦАГИ и одновременно занимался организацией учебной рентгеновской лаборатории в первом в столице вечернем машиностроительном институте.
Биография Евгения Федоровича могла бы стать темой отдельного рассказа. Подобно многим ученым, после убийства Кирова в декабре 1934 года он был арестован и выслан из Москвы. На протяжении нескольких лет ему было запрещено проживание в крупных городах Советского Союза. Поселившись в Костроме, он начал работать на одной из кафедр текстильного института. По договоренности с директором этого института мы изготовили для работ Евгения Федоровича специальный рентгеноструктурный аппарат, приспособленный для исследования тонких волокнистых структур. Но Великая Отечественная война коренным образом изменила все планы. Бахметев был выслан в Казахстан. Наша семья эвакуировалась в Казань. Связь с ним оборвалась. После возвращения в Москву мы тщетно пытались восстановить контакты. Удалось лишь узнать, что в Казахстане Евгений Федорович очень бедствовал и умер в 1944 году от инфаркта, осложненного дистрофией.
Евгений Федорович предложил мне стажировку в своей лаборатории с расчетом, что через год у вечернего института будет собственное здание, в котором разместятся все лаборатории.
Я согласился и в сентябре 1930 года стал препаратором рентгеновской лаборатории Московского вечернего машиностроительного института с зарплатой 50 рублей в месяц.
В те далекие годы в стране еще не существовали приборы для промышленной рентгенографии. Выпуск медицинских рентгеновских аппаратов начался только в 1928 году. Кадров рентгенотехников тоже не было. Около года я работал в ОИАМ, вскоре переименованном в ВИАМ (Всесоюзный институт авиационных материалов). В 1931 году
В то время в этой рентгеновской лаборатории кроме Евгения Федоровича работали еще четыре человека — лаборант Николай Георгиевич Севастьянов, авиаинженер Александр Федорович Синицын и еще два лаборанта.
Почти все приходилось делать своими руками. Это были не только пайка и сварка, но и стеклодувное дело, вакуумная техника. Препаратор или лаборант были мастерами на все руки.
Сейчас, уходя за полувековой горизонт работы в лаборатории, я с благодарностью вспоминаю всех своих учителей.
Осенью 1931 года учебная рентгеновская лаборатория приняла первых студентов. Через эту лабораторию проходили студенты МВТУ имени Баумана, Института цветных металлов и золота, в программах которых имелись курсы дефектоскопии или рентгеноструктурного анализа.
К 1930—1931 годам относятся и первые мои изобретения в области рентгенотехники. В то время Боверс — руководитель рентгеновского отдела голландской фирмы Филипс — предложил и осуществил создание вращающегося анода для увеличения мощности рентгеновских трубок. У меня возникла идея — вращать не анод, а всю трубку, отклоняя электронный пучок на периферию анода с помощью мощного электромагнита. Выступил с этим предложением на семинаре у Евгения Федоровича. Последний рекомендовал поехать в Ленинград на завод «Светлана» — тогда единственное предприятие страны, изготовлявшее рентгеновские трубки.
Руководитель рентгеновского отделения «Светланы» Ф. Н. Хараджа одобрил устройство, позволяющее почти на порядок увеличить мощность рентгеновской трубки, и посоветовал оформить на него авторское свидетельство. Я последовал его совету, но спустя несколько месяцев получил отказ. Оказывается, еще в 1896 году — через год после открытия рентгеновских лучей — аналогичное изобретение сделал Томас Эдисон. Я не очень огорчился отказом — как-никак это была конкуренция с самим великим Эдисоном.
Лев Владимирович Альтшулер попал в лабораторию тоже достаточно случайно. В 1930 году по распределению он поехал на строительство животноводческих комплексов Поволжья. После двухлетней работы в одном из совхозов вернулся в Москву. Неожиданно встретился со мной на Тверской (ныне улица Горького). Я познакомил его с Бахметевым, и вскоре Лев Владимирович также стал лаборантом рентгеновской лаборатории. Запомнилась его первая беседа с Бахметевым.
— Скажите, пожалуйста, Евгений Федорович, можно ли у вас в лаборатории сделать какое-либо крупное открытие?
— Вероятно, можно, если будете прилежно работать,— ответил Бахметев.
Вскоре в наш коллектив попал еще один способный юноша. Хорошая знакомая Бахметева, Нина Константиновна Кожина, осенью 1932 года привела в лабораторию шестнадцатилетнего юношу, который закончил семилетку и не знал, куда ему податься. Это был Виталий Лазаревич Гинзбург, впоследствии известный физик, руководитель теоретического отдела ФИАНа. Не было свободных вакансий, и первые месяцы Виталий работал у нас без зарплаты. После окончания МГУ он поступил в аспирантуру физического факультета Московского университета. Руководителем его аспирантской работы стал академик Игорь Евгеньевич Тамм.
Ядро рентгеновской лаборатории в это время составили Лев Владимирович, Виталий и я. Так как вечерний институт не имел долгое время собственного помещения, лаборатория неоднократно переезжала. Из Благовещенского переулка мы перебрались в помещение рабфака имени Артема на Большой Ордынке, затем в Вузовский переулок на Бульварном кольце и наконец, в 1938 году,— на Шаболовку. К тому времени лаборатория активно занималась методиками и аппаратурой для рентгеноструктурного анализа и промышленной рентгенодефектоскопии.