Люди и взрывы
Шрифт:
Мы выбрали второй путь. Рядом была Зина. Она стала моими глазами.
У пигментного ретинита есть одна «положительная» особенность: болезнь прогрессирует медленно, зрение угасает на протяжений десятилетий. Природа здесь дает возможность человеку постепенно приспособиться к утрате зрения. Освобождалось время от телевизора, от посещений кинотеатров, сокращались зрительные впечатления и в то же время появлялась так необходимая для научной работы возможность внутренней сосредоточенности, развивалось пространственное воображение, тренировалась память. У ослепшего человека необычайно интенсивно работает «внутреннее зрение», обостряются слух и осязание. Он может вполне прилично ориентироваться в пространстве. Недостаток реальной визуальной информации восполняют
«О том, что Вениамин Аронович не видит, я узнала лишь на одном из наших вечеров, когда он вышел из зала сказать вступительное слово,— писала Марина Францевна Ковалева.— А Вы, Зинаида Матвеевна, оставаясь на месте и напряженно следя за ним, тихонько проговорили вслед: „Левее", и он чуть изменил направление. Уже потом мне сказали, что Вениамин Аронович точно знает количество шагов до лесенки на сцену и число ступенек, чтобы все проделать самому.
Позже он сам продемонстрировал мне, как узнает время, вынимая карманные часы без стекла и нащупывая пальцами положение стрелок. Скоро меня перестало поражать, как он свободно набирает номер телефона, печатает на машинке, рассказывает, как „смотрел" последний спектакль и что понравилось, а что нет».
После войны я еще мог медленно читать типографский текст при ярком освещении. До 1953 года сам писал статьи и отчеты, хотя прочесть их уже не мог. Надолго сохранились навыки работы руками со стеклом. До 1952 года сам производил опыты с зарядами взрывчатых веществ. Но с 1954 года уже нуждался в сопровождении, особенно в вечерние часы. Приобрел пишущую машинку и за два-три года освоил машинопись слепым методом. Печатал со скоростью квалифицированной машинистки, печатающей слепым способом — не глядя на клавиатуру.
На работе возникли трудности с наводкой рентгеноструктурных камер. В этих случаях необходимо видеть на флюоресцирующем экране слабое пятнышко диаметром 1 мм. Обычно я показывал студентам интерференции-отражения от монокристаллов. Разумеется, знал, что такие интерференции располагаются на вытянутых эллипсах, но видел их только на фотографиях. «Светосилы» моих глаз было явно недостаточно, чтобы видеть те же светящиеся пятнышки на флюоресцирующем экране.
Во время занятий со студентами группу разбивали на две подгруппы. В этот день все было как обычно: после объяснения сущности этой методики включили рентгеновскую установку, выключив свет. Спустя несколько минут я сказал: «Вот сейчас, когда ваши глаза привыкли к темноте, вы видите зеленоватые точки различной интенсивности, располагающиеся по эллиптическим траекториям». Все увидели!
Спустя час тот же опыт был повторен со второй подгруппой. Но здесь, как я ни старался, никто из студентов ничего не увидел. Включили свет, открыли камеру. Оказалось, Александр Иванович Авдеенко забыл поставить монокристалл в пучок рентгеновских лучей. Что же могла видеть первая подгруппа? Конечно, ничего. Просто я настолько проникновенно рассказывал, что все «что-то» видели.
Еще несколько эпизодов, связанных с утратой зрения. Обычно в весеннее и летнее время я добирался на работу и с работы на велосипеде. Часто задерживался в лаборатории до темноты, и тогда приходилось пользоваться трамваем. Но бывали случаи, когда я неточно оценивал приближение сумерек. Велосипедная дорога спускалась от Покровских ворот вниз до Солянки, и однажды в темноте я сбил с ног пожилую женщину. Соскочив с велосипеда, помог ей подняться, приговаривая: «Извините... Простите... Я
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ВОЙНЫ
Воскресенье 22 июня 1941 года. Этот первый день Великой войны запомнился всем.
Обычно по воскресеньям я работал в читальне Государственной научной библиотеки (ГНБ) Наркомугля. Накануне заказал книги и журналы из хранилища, надо было их просмотреть и сделать выписки. В субботу вечером Зина уехала в Ленинград на преддипломную практику. Она оканчивала Московский архитектурный институт.
За несколько дней до этого воскресенья отвезли четырехлетнюю Ирочку на подмосковную дачу. С утра по радио звучала какая-то музыка. Внезапно раздались позывные и прозвучал голос Левитана: «Внимание! Внимание! Работают все радиостанции Советского Союза! Слушайте важное правительственное сообщение...»
Было около часа, когда я попал в читальный зал ГНБ. Всегда переполненный студентами, готовившимися к сессии, зал был необычно пустым. В одном углу сидел какой-то седой старичок. Я забрал свои журналы, стал конспектировать статьи. Но работалось плохо. В висках стучало только одно слово — война! война! война! Спустя час сдал все журналы и книги.
Поехал домой. Собрались соседи, родственники. Большинство считало — война будет короткой. У всех на памяти было недавнее выступление Ворошилова: «Врага будем бить на его территории». Был даже такой термин — «ворошиловские килограммы». В одном из своих предвоенных выступлений он приводил соотношение между нашими боеприпасами и боеприпасами других стран. Выходило — мы намного сильнее любой капиталистической страны.
ПЕРВЫЙ МЕСЯЦ
Александр Иванович Авдеенко и я были освобождены от службы в армии. Первый — из-за легочного кровохарканья, второй — из-за плохого зрения.
В конце второго полугодия 1940 года и в первом полугодии 1941 года рентгеновская лаборатория института имела отношение к военной тематике: мы занимались сверхскоростной рентгенографией. Но в первый месяц войны эта тематика казалась чем-то вроде развлечения и опыты по микросекундной рентгенографии были прекращены. Хотелось найти нечто такое, что по возможности быстро помогло бы фронту. По просьбе главного инженера завода твердых сплавов, освоившего производство вольфрамовых и карбидо-вольфрамовых сердечников для бронебойных снарядов, занялись некоторыми технологическими вопросами этого производства. А 15 июля последовало указание: всем академическим институтам готовиться к немедленной эвакуации в Казань.
Затемнение в Москве было введено буквально на второй день после объявления войны. Несколько раз на протяжении первого месяца объявлялись воздушные тревоги, но к Москве фашистские самолеты не прорывались. Первая бомбежка была спустя ровно месяц после начала боевых действий — в ночь с 21 на 22 июля.
Налет немецких бомбардировщиков продолжался всю ночь. Около Крымской площади непрерывно стреляла зенитная батарея. Помимо фугасных бомб весом до двух тонн фашисты сбрасывали на город большое количество «зажигалок». Применяли и осветительные снаряды, спускаемые на парашютах. Территориально наиболее близкими оказались разрушения у Театра имени Вахтангова на Арбате. Там погибли известные актеры Куза и Миронов, дежурившие в эту ночь и занимавшиеся сбрасыванием зажигалок с крыши театра. У Никитских ворот было разрушено одно здание и поврежден памятник К. А. Тимирязеву.
Отход академического эшелона был намечен на вечер 22 июля с Казанского вокзала. Около 9 часов вечера поезд отошел от перрона и остановился километрах в тридцати от столицы. В ту ночь гитлеровцы провели второй налет на Москву, но академический поезд был от нее на порядочном расстоянии. Хорошо видели, как самолеты со свастикой попадали в перекрестие прожекторов, как били по ним зенитные батареи. Вскоре состав тронулся в путь и днем 23 июля благополучно прибыл к месту назначения.