Люди Истины
Шрифт:
– Меня, привыкшего вставать раньше водоносов, наш молодой звездочет едва не из постели выдернул. Вот как ты ему дорог.
– Мы многое пережили вместе, мой господин, – сказал Хасан, не поднимая взгляда.
– Да, это соединяет. Посмотри на меня, дервиш, я вовсе не страшен.
Хасан покорно поднял голову, посмотрев в лицо великому визирю страны сельджуков, – в лицо старца, окаймленное густой седой бородой, с глазами пронзительно черными и холодными, похожими на птичьи.
– У тебя глаза старика, – заметил визирь. – Впрочем, если измерять время жизни количеством запомнившегося, ты старше меня. Интересно, как именно ты запоминаешь? Цельными картинами? Запоминаешь краски, звуки, запахи? Что именно ты запоминаешь в лицах?
– Я помню лишь слова, мой господин. Слова, описывающие запахи, звуки и лица. Я никогда не помню картин, – лишь слова, которые остаются после того, как она исчезнет.
– Как
– Нет, мой господин. Я не умею забывать.
– Какой редкий дар. И не самый легкий. Но могущий быть весьма полезным. Тебе известно, как учитывать приход и уход товаров, считать деньги за них и соотносить расходы с доходами?
– Я служил секретарем у купца ар-Раззака, мой господин.
– Замечательно! – Низам ал-Мулк кивнул. – Дело в том, что сейчас нам весьма полезен человек твоих талантов. Как раз сейчас мы собираем страну воедино, – не силой меча, которым она была покорена, а каламом писца и абаком сборщика налогов. Теперь наконец и Кум, и Тебриз, и Керман платят нам не только словами верности, но и полновесными динарами. Но вот выяснить, вправду ли они полновесны, сколько их должно быть на самом деле и правильно ли они собираются, – задача не из простых. И человек, который все сразу мог бы держать в голове, не лазя по всякому поводу в горы записей, – сколь бы полезен он мог быть! И сколь щедро вознагражден!
– Для меня огромная честь – быть полезным вам, мой господин. Я с радостью отдамся столь нужному занятию. Оно станет первейшим из моих забот, делом моей жизни, – произнес Хасан, вновь потупившись.
– Разумеется, разумеется, – визирь вздохнул. – Конечно, я понимаю, тебе хочется заняться наукой звезд, не правда ли?
– Хаким Омар хотел, чтобы я работал для него над таблицами звезд, мой господин.
– Ну, этому никто не мешает. Только работа над таблицами никуда не торопится, верно? Звезды вечны, а вчерашних податей сегодня может и не быть. Нашему чуду учености, нашему Омару, наверняка будет спокойнее работаться, если он будет знать, что деньги на его приборы – весьма, кстати, недешевые – поступают вовремя и в нужном количестве.
– Воистину так, мой господин.
– Замечательно. Итак, господин старший писец Хасан, завтра на рассвете я ожидаю тебя здесь. Слуги покажут тебе твои комнаты, подыщут одежды, позаботятся о твоей пище. …Да, кстати, – отнесись снисходительнее к моему бедному Тутушу. На нем лежит тяжкое бремя: ему приходится служить моими глазами и ушами. На этом поприще много друзей не наживешь. А у врагов бывают острые ножи. Мой Тутуш с некоторых пор очень боится ножей. Меня весьма забавляет чувство юмора уважаемого раиса Музаффара, но все же с его стороны было жестоко послать мне отчет о податях Рея таким образом. Два месяца назад дервиш принес письмо главному помощнику Тутуша. И унес с собой его голову. Если мой главный сыщик умрет от застоя сердца в пятках, где я возьму другого?
– Я не знал об этом, мой господин.
– Само собою, само собою. Но шутка удалась на славу, – визирь рассмеялся.
Встал, хлопнул в ладоши и исчез за занавеской. Хасан остался сидеть до тех пор, пока к нему не подошел слуга и, позвав за собой, не повел во внутренний двор.
7. Люди силы
Дни и недели летели как пыль. В первый раз в жизни Хасану пришлось работать с мертвыми словами. Конечно, у ар-Раззака приходилось много считать, но всегда Хасан знал, что считает: мешки зерна, отрезы шелка, овец, слуг, – и дирхемы в их карманах. Все это было видимо, ощутимо, реально. Письма приходили от людей, лично знавших если не самого Хасана, то его хозяина, и писал Хасан всегда человеку, которого знал хотя бы по рассказам ар-Раззака. На работе же у Низама ал-Мулка бумаги заслоняли лица, за ними не виделось больше ничего – только слова. Деньги, стада, деревни, – все это существовало только на бумаге. Хасану будто приходилось собирать из разрозненных клочков огромную книгу, непомерную хронику каждого дня времен, которые могли иссякнуть тысячу лет назад, а могли еще и не начаться. Исписанная бумага существовала вне времени, и запечатленным на ней создавала свой собственный мир, который лишь живущие в настоящем мире, по-настоящему видящие описанное в ней могли соединить с реальностью. Но каждый из этих свидетелей написанного был властен лишь над крошечным клочком реальности, над одной деревней, самое большее городом или провинцией. Написанный мир стоял над ними всеми. А в этом мире Хасан чувствовал себя абсолютным и безраздельным хозяином. Взяв в руки каждую новую
Через месяц визирь сделал его начальником над всеми прочими писцами, поставленными учитывать подати и приводить в порядок записи о них. Писцов этих было семеро, и пятеро из них были иудеями, – как раз той породы, которую ар-Раззак не раз, сжимая пухлые кулаки, клял на чем свет стоит. Буквально все в их облике и повадках вопияло о нечестивости.
Хасан много раз спрашивал себя в сердцах: почему Пророк не проклял это племя, упорно цепляющееся за свои недоразумения? Они не соблюдали святого месяца Рамадана, не совершали намаза, пили вино, считая его благословением, блюли истово и непонятно субботний день, отказываясь выйти из дому, про Пророка и слышать не хотели и бесконечно спорили, то и дело вздымая руки к небу и хватаясь за сердце. Хуже того, они давали деньги взаймы за мзду, что для любого правоверного недопустимо.
Конечно, без займов существовать торговле было тяжело, и купцы давно изобрели способы обойти запрет, продавая и покупая снова тот же самый товар по большей цене. Но все это было накладно и долго, а иудеи вовсю пользовались преимуществами своего положения. В каждом городе менялы почти все были из этого пахнущего чесноком народца, всегда пробивавшегося в чиновники, управители, советники и податные писцы. От знатоков Корана и права чаще всего не было никакого проку в торговых делах, а буквально каждый из иудеев, хотя бы он и считался великим знатоком их учености и жрецом, искусно торговал и готов был спорить до полусмерти за сотую долю выгоды. Аллах будто специально создал их для торговли, – не было искусней, хитроумней и злокозненней их на всех базарах от Магриба до Хинда. И при всем при том они не платили налог с неверных! Еще три с лишним века назад они неведомым образом выторговали у потомков Пророка право ждать пятьсот лет, пока не придет какой-то там их святой по прозвищу «масьях», который и провозвестит им истину. А вот если он не придет, тогда они согласны платить. Но не раньше.
Однажды ар-Раззак в бессильной ярости полдня клял какого-то Мусу из Хоя, вопрошая небеса, с каких это пор при размене монеты пропадает половина выручки от целого каравана. Призывал на его голову немыслимые кары, изрыгая такое сквернословие, какого Хасан никогда в жизни не слышал. Когда наконец замолк, чтобы отдышаться, Хасан, оскорбленный и разозленный, вежливо поинтересовался, может, и вправду Аллах, которого иудеи отказываются звать по имени, наделил их рассудки остротой превыше, чем у всех прочих народов? В этом ведь нетрудно убедиться, правда? Ар-Раззак, услышав такое, неожиданно успокоился и вежливо же ответил Хасану, что, может, Аллах и избрал их, в это нетрудно поверить невежам, а он, ар-Раззак, знающий, в чем дело, скажет: дело в учебе. В книгах, которые считают святыми эти заблудшие, записано, что всякий, – не только купец и книжник, – а вообще всякий отец семейства, богатый он или бедный, обязан обучить сыновей грамоте и книжной науке. А кто не может или не хочет, тот чаще всего и принимает ислам, чтоб жить легче было. Вот так ряды правоверных пополняются невежами, а в этом племени остаются только разумнейшие, преуспевающие и самые ученейшие, потому что иудеи уважают ученых превыше богатых, нищему книжнику не дадут умереть с голода и милостыню просить не заставят.
Тогда Хасан не вполне поверил купцу, полагая, что тот мог приукрасить насмешки ради. Теперь же, наблюдая за подчиненными, решил, что тот даже и приуменьшил. У каждого из них в голове умещалось, должно быть, с дюжину абаков, делящих, слагающих и умножающих с неимоверной быстротой. Главенство Хасана они, убедившись в его способностях, приняли без возражений и покорно исполняли все его распоряжения. Помогли даже додумать и сделать новую систему хранения бумаг, позволявшую легко отыскать пришедшие в любое время из любого города известия. Но не доверял иудеям Хасан нисколько. Даже пытался, в редкие минуты досуга, сложить в связные фразы слова их языка, на котором они непрестанно болтали друг с другом, совершенно этим от работы не отвлекаясь. Странный язык, он походил на отдающий вековой плесенью арабский язык бедуинов, слышались в нем те же звуки, хотя и диковинно искаженные. Казался этот язык смутно знакомым, – будто из рассказанной в детстве и прочно, на десятилетия забытой сказки. Но во фразы его слова не складывались, а из-за непрестанной иудейской болтовни и понять было невозможно, к чему то или иное слово.