Люди из ниоткуда. Книга 2. Там, где мы
Шрифт:
И…
…Вуаля! Обитый жестью тяжеленный ящик уже можно легко, по шаровым петлям… просто открыть в сторону. Как дверцу кухонного шкафа.
За ним… Ах, да… — разве я ещё никому и никогда не сказал, что за ним?!
… В двух «цинках», что размерами и формами с добрые бабушкины сундуки, лежит офигенно укомплектованный, щедрый "последний прощальный привет" от Полковника. Точнее, уже от тогдашнего генерал-лейтенанта…
Хоть ты и редкостная скотина, Спрут, но всё-таки ты точно знаешь, чем напоследок порадовать
Ну, здравствуй, здравствуй, моё печальное и развесёлое ПРОШЛОЕ…
… Толстые ручки врезаются в ладони, словно упрямо не желая являть на свет то, что так уютно и спокойно коротало свой пыльный и пока ещё безобидный век за надёжной дверцей с кодовым замком.
Ну, полноте вам, милые дети Преисподней! Пришёл и ваш черёд отплатить мне, вашему старому хозяину, заботой и вниманием за столь долгий покой и тепло обильного масляного ложа…
…Уходя, я всегда гашу за собою свет. И плотно притворяю двери…
…Лес был по-своему прекрасен, — в этих районах то дремучий и тёмный, то рассеянный частыми группами деревьев по покрытым почти сопревшей травою и или мелким мергелем крутым и не очень склонам, — он скрадывал мои шаги, словно пряча меня от опасного и сумасшедшего мира.
Быть бы этой красоте в листве и зелени — цены бы ей не было. А так — лишь можжевельник да вековые сосны устояли перед налетевшим похолоданием. Деревья торопливо раскидали платья по покрытой уже даже не впитывающимися лужицами земле, будто оставшись без исподнего. И теперь стыдливо прикрывали срам почерневшими ветвями… Да всё капало и капало откуда-то сверху…
Сколько же лет я не был здесь… А почти ничего не изменилось. Разве что подросли или состарились деревья. Природа могучее нас. Тех, на которых год от года множатся всё более заметные признаки дряхления.
Я вздыхал, вспоминая об оставленном жилье, где сухо и тепло, чего-то ждал… и продолжал осторожно поспешать дальше.
По всем слоям моей «новой» и одновременно такой знакомой, распрекрасной амуниции, в такт моим шагам и движениям, сочилась вода.
Под деревьями суше не было. Наоборот, — углубления под их корнями были полны водицы, которая булькала и пузырилась от часто падающих в них капель непрекращающегося липкого и холодного дождя.
И негде было укрыться от падающего редкими хлопьями снега…
Я делаю шаг, на долю секунды замедляю инерционное колебание тела… — и вновь переношу вес на другую ногу.
Шаг, другой…тысяча, десять тысяч…
Я давно иду так, как нас когда-то учили. Экономно, практически бесшумно и размеренно.
Если нужно, я умею идти так сутки напролёт, или более. Чёрт, как же много я умел когда-то… Когда-то я чувствовал себя почти Богом, — настолько уверенно, легко и играючи мне удавалось управляться с этим миром…
Хотя стоп! Почему «когда-то»? Почему "удавалось"?! Прислушиваясь к себе, я явственно
Словно возвращаюсь в какие-то до боли знакомые мне дали; возношусь к не забытым, но уснувшим истокам, от которых начинает свой бег река моей почти забытой, но ещё вроде совсем недавней прошлой жизни…
Пьянящее, ликующее чувство свободы… Полной, не стеснённой ничем и никакими рамками, — абсолютной и принципиально личной… Вот оно, это лекарство от ржавчины времени!
Мне всё, всё дозволено, и никто, ни единая душа не в состоянии остановить мой неспешный бег по водам собственного Всевластия…
Я сам, сам остановлю кого угодно! Я чувствую, я знаю это, и вместе с этим чувством, со всё растущим наслаждением ощущаю, как словно распрямляются лёгкие, слежавшиеся за годы вынужденного безделья. Как стучат молоточками очищенные от пустого нагара клапаны моего железного сердца…
Как легки, сильны и послушны все мои члены, — ничего не забывшие, никогда меня не предавшие…
Я снова становлюсь собой. Прежним и настоящим. Таким, каким привыкло видеть и бояться меня это глупое небо! Каким я знаком этому потерянному миру…
И пусть я на пороге собственного предела, пусть я не считаю, что проживу достаточно долго, чтобы снова увидеть над ним позабытое Солнце… Мне и без того выпало великое счастье, — вновь переживать беспредельное могущество собственного тела!
Во мне бурлят горячие гейзеры, циклопические ураганы амфетаминов, настоянных на чуде генных модуляций наших военных Кулибиных…
Да будут прокляты во веки их прах и имена, чёрным аспидом выбитые на камне Греха!
И пусть при мысли об их изобретениях даже в аду истово и испуганно крестятся черти… — но какой же сладкой вседозволенностью гудят мои, впервые за долгие годы пробитые этим огнём, вены!!!
Мне хочется радостно закричать, подняв лицо и впиваясь глазами в свинцово-чёрные тучи, но вместо этого я лишь едва слышно шепчу им, адресуя свою мольбу ещё выше, — туда, откуда взирают на меня строго и бдительно:
"Дай мне ещё немного времени… Дай мне хотя бы увидеть РАССВЕТ… месяц. Всего лишь месяц, не больше, дай мне, прошу… Через год им станет легче. Примерно через год эта планета опомнится, спохватится… и повернётся к своим детям чумазым лицом… И лишь месяц — мне, прошу, умоляю Тебя…"
… Показалось ли мне, или действительно в сонной, настороженной тиши без времени впавшего в кому леса невесомым дуновением тёплого, едва уловимого эфира донеслось: "Год… месяц"…
На перепревшую в гнилую тину землю торопливо скатилось и растворилось в серой акварели нахмуренных луж почти отчетливое трепетание невесомых крыльев, прошелестевших у самой кромки замутнённого допингом сознания: "Только месяц"…