Люди как боги
Шрифт:
Мы высадились в порту, когда выкатывалось оранжевое солнце. Ромеро назвал это добрым предзнаменованием, хотя мы заранее знали, что прибудем к его дежурству. На Ору летит около восьмисот человек, провожающих вряд ли меньше. Никто не уходил далеко от планетолетов, но мы с Ромеро зашагали по каменистым россыпям и присели на бугорке. В сиянии оранжевого солнца равнина светилась, как подожженная.
– Скажите, Эли, – спросил Ромеро, – нет ли у вас ощущения, что вы навсегда прощаетесь с этими местами?
– С чего бы это? Нет, конечно!
Когда мы возвращались обратно, Ромеро показал тростью на Жанну с Андре.
– Прощание
Мы остановились так близко, что услышали их разговор.
– Скорее бы улетали! – говорила Жанна. – Я измучилась от провожаний.
– Не нарушай режима! – отвечал Андре. – Еда, работа, прогулки, сон – все по расписанию! Я спрошу отчет, когда вернусь.
– А ты не болей. И если попадутся красивые девушки с других звезд, не заглядывайся на них. Я ревнива.
– Ревность – истребленный пережиток худших времен человечества.
– Во мне этот пережиток не истреблен. Ты не ответил, Андре, меня это тревожит.
– Успокойся! На Ору людей не привезут, а влюбляться в ящериц или ангелиц я не собираюсь.
Я взял Ромеро под руку, и мы прошли в планетолет.
– Какова взаимная пригодность этих голубков? – спросил Павел. – Они уже третий год не могут оторваться друг от друга.
– Большая не выдает личных тайн, а сами они не откровенничают. Я не могу вам ответить, Павел.
Странно все же устроен человек. Ничего я так не желал, как поездки на Ору. Но, когда я смотрел в иллюминатор на удаляющийся Плутон, мне стало грустно. Мы жаждем нового и боимся потерять старое. В одну руку не взять два предмета, одной ногой не наступить на два места, но, если покопаться, мы всегда стремимся к этому, – не отсюда ли обряды прощания с их объятиями, слезами и тоской?
При мысли, что кто-то заменит меня на Плутоне и восьмое, прекраснейшее из солнц создадут без меня, я расстроился. Черт побери, как говорили в старину, почему мы не вездесущи? Что мешает нам стать вездесущими? Низкий уровень техники или просто то, что мы не задумывались над такой проблемой? Почему каждый из нас – один и единственный? Лусин запросто творит новых животных, воздействуя на гены зародышей, – разве трудно продублировать себя в пяти или шести одинаковых образах? Две Веры, восемь Ромеро, три Андре – один создает новые дешифраторы, второй любит свою Жанну, третий уносится к галактам! Уехать, но оставить себя, одновременно быть и отсутствовать – нет, это было бы великолепно!
– Ручаюсь, что вы нафантазировали что-то немыслимое, – сказал Ромеро.
Я опомнился:
– Прощание Андре навело меня на мысль, что мы еще далеко не так удобно устроили свою жизнь, как всюду хвалимся.
– Желания всегда опережают возможности. Недаром Андре жалуется, что половина потребностей остается неудовлетворенной, – для острого словца он путает их с желаниями. Кстати, он все еще прощается – посмотрите.
Андре не отрывался от иллюминатора. Планета уменьшалась, по ее диску катились три солнца – издали они казались ярче, чем были в действительности.
Я отвернулся от Плутона. Впереди вырастал похожий на исполинскую чечевицу «Пожиратель пространства», в стороне, сохраняя дистанцию, висели остальные галактические корабли. Только издали можно было охватить одним взглядом эти громадины. В борту звездолета
21
На второй день полета я выбрался в командирский зал, откуда управляют движением звездолета, полую сферу с куполообразными экранами с боков, сверху и снизу – звездным пространством на всех координатных осях. Посреди зала в силовых полях – пять свободно, по мысленному приказу, вращающихся кресел. В центральном – Ольга, с боков ее помощники – Леонид и Осима, низенький, очень энергичный капитан. На боковине кресел – поворачивающийся бинокль с огромным увеличением.
В зале было темно. Пассажиров сюда не пускают, но для меня Ольга сделала исключение.
– Завтра в двенадцать переходим с фотонной тяги на аннигиляцию пространства, – сказала она вскоре после отлета. – Приходи в восемь ко входу в зал.
Без двух минут восемь я подошел к заветной двери. Никто меня не встретил, я постучал – ответа не было. На последней секунде восьмого часа дверь распахнулась, и что-то мощно всосало меня в темноту.
Ошеломленный, я вскрикнул – и тут же почувствовал, что сижу в кресле. Обычно мы приноравливаемся, чтобы разместиться поудобней, – но здесь линии поля сами выбрали для меня наилучшую позу. В этом я разобрался потом, а в первый момент меня охватил ужас. Я был словно выброшен вовне, в безмерность космоса, – звезды над головой и под ногами, справа и слева, передо мной и позади! Я услышал спокойный голос Ольги:
– Ты, кажется, застонал, Эли?
Я сделал усилие, чтобы голос не дрожал:
– Это от восторга. Никогда не чувствовал себя так хорошо. Рассказывай, что тут к чему?
Ольга объяснила, что в зале нет ни верха, ни низа, все направления равноправны. Она тут же хладнокровно перевернулась вниз головой. Я последовал за ней, и та часть неба, что была под ногами, встала над макушкой. Все совершалось так, как если бы верх и низ поменялись местами: тело мое по-прежнему плотно прижималось к креслу.
– Мы могли бы передвигать звездную сферу, – заметила Ольга. – Но тогда картина была бы одинаковой для всех наблюдателей. У нас каждый исследует свой участок неба, не мешая остальным. Силовое же поле создает ощущение, будто голова вверху.
– Как узнать направление полета? Здесь темно – и всюду звезды.
– Пожелай увидеть – и увидишь.
Кресло описало полуоборот. Теперь передо мной сияло созвездие Тельца, в нем дико посверкивал оранжевый бычий глаз – Альдебаран, призрачно, на границе видимости, светились Гиады. В сторонке, похожие на клубок сияющей шерсти, горели Плеяды, или Стожары. Я пока не находил изменений в рисунке созвездий. Я поискал Большую Медведицу – ковш как ковш, я тысячи раз видел его таким.
Ольга рассмеялась:
– Ты нетерпелив. Мы в полете меньше суток и идем на фотонной тяге. От Плутона нас отделяют миллиардов десять километров. Этого недостаточно, чтобы изменились созвездия.
Скорость звездолета определялась по параллаксу ярких звезд относительно шаровых скоплений на границах Галактики. В темноте призрачно засветились две шкалы. На одной были досветовые скорости, на другой – сверхсветовые, первая действовала при фотонной тяге, вторая – когда включались аннигиляторы Танева. На досветовой шкале колебался зайчик – мы шли на трети скорости света.