Люди не ангелы
Шрифт:
– Степой для меня был, Степой и останешься, - напевно и чуть снисходительно ответила Христя.
Степан укоризненно посмотрел на нее и впервые заметил, что годы почти не тронули ее лица. Только несколько морщинок лучиками раскинулись от уголков больших и глубоких глаз. И то, что Христя осталась по-прежнему молода и красива, почему-то обозлило его.
– Может, в хату зайдешь?
– с вызывающим смешком спросила Христя.
– А топор приготовила?
– В голосе Степана послышалась откровенная враждебность.
И
С тяжелым сердцем удалялся Степан от Христиного подворья. В душе его вместо ожидаемого рассвета еще больше сгустились потемки. Он чувствовал себя стоящим на краю пропасти, в которую хотелось броситься со щемящей радостью.
Кажется, никогда еще не было так тяжело Степану. Мысль о Христе даже в часы самой горячей занятости неотступно витала где-то рядом, всегда готовая вытеснить все другие мысли. И он решился, Однажды в глухую ночь направился на край села и с каким-то восторгом непокорства самому себе решительно постучался в ее хату.
И вот этот нелегкий разговор с матерью...
– Мне уже двадцать семь лет, мамо. Для девчат я стар, - доказывал Степан.
– Говоришь - стар, а ума не набрался. Только в самый раз жениться!
– Женюсь на Христе. Вот мое последнее слово!
Григоренчиха посмотрела на сына болезненным, неспокойным взглядом и строго ответила:
– А мое последнее слово такое: на Христе женишься только после моей смерти.
17
Кузьма Грицай был знаменит в Кохановке тем, что страдал загадочной, непривычно-страшной болезнью - лунатизмом. Его так и звали в селе: Кузьма Лунатик. Не раз видели соседи дядьки Кузьмы, как в светлые лунные ночи он в одном исподнем, босой вскарабкивался на соломенную крышу своей хаты и медленно бродил по гребню или неподвижно стоял на уголке конька, выделяясь на вороненом фоне звездного неба жутким светлым пятном.
Кузьма с затаенной гордостью не раз объяснял мужикам:
– В такую минуту меня не тревожь - ни словесами, ни, оборони бог, камнем. Проснусь и сразу или от страху врежу дуба, или загремлю вниз головой и сломаю шею.
В свои сорок лет Кузьма имел истинно дьявольский лик: он до самых глаз зарос аспидно-черными курчавыми волосами.
Хата Кузьмы Лунатика стояла недалеко от подворья Платона Ярчука, на берегу Бужанки. Не бедно жил он в ней со своей Харитиной, или Кузьмихой, как звали ее в селе, и с сынишкой Серегой. И все было бы хорошо, если б не страшная хворь Кузьмы, от которой не находилось лекарства ни у врачей, ни у бабок-знахарок.
Как-то Кузьма, крепко подвыпив (за ним это водилось),
Андрон Ярчук выделялся среди мужиков тем, что по субботам брил бороду, а в праздники одевался хоть и не богато, но без малого по-городскому. Был он высок, строен, немногословен. В загрубелом, но не мужицком лице его проглядывало что-то грустно-загадочное, в глазах светился цепкий ум и притушенное чувство собственного достоинства.
Кузьма, подойдя к крыльцу лавки, стал здороваться со всеми за руку. А когда очередь дошла до Андрона, он с пренебрежением обошел его и едко заметил:
– С докторами я не ручкаюсь. Толку от них, что от прошлогоднего снега.
Мужики неодобрительно загудели, а Андрон насмешливо спросил:
– Чем же я тебе, Кузьма Иванович, не догодил?
– Сам знаешь. Сколько мне еще лазать, как шкодливому коту, по крышам? Почему нужных лекарств твоя медицина не гонит из трав или из каких-нибудь козявок?
– А ты ко мне разве приходил за лекарствами?
– удивился Андрон.
Кузьма, чуть отрезвев от такого вопроса, уставил мутные глаза на собеседника:
– Неужто имеешь лекарство?
– Лекарств нет, а средство против твоей болезни придумать можно. Пришли ко мне жинку.
– Жинку? Это для какой такой надобности?
– Расскажу ей, чем из тебя дурь вышибать...
На второй день, проспавшись, Кузьма позабыл о вчерашнем разговоре, но о нем прослышала от людей Харитина и немедля побежала к Андрону.
Андрон дал ей необыкновенно простой совет:
– На ночь клади на порог мокрый мешок или рядно. Будет Кузьма в приступе болезни выходить из хаты, наступит на мокрое и проснется.
Харитина не знала, как и благодарить Андрона. Да и сам Кузьма, избавившись от лунатизма, до того уверовал в Андронову мудрость, что стал ходить к нему за советами, ничего не имеющими общего с медициной.
Кузьма не спешил записываться в колхоз. Бывало, вызовет его Степан Григоренко в сельсовет и говорит:
– Кузьма Иванович, вроде вы и авторитетный человек в селе...
– Не отказываюсь, - охотно соглашался Кузьма.
– Честный, работящий, - продолжал Степан.
– А сознательность вашу куры расклевали.
– Ты насчет колхоза?
– А то как же? Заканчивается коллективизация, а вы задних пасете.
– И Степан начинал пространно, со знанием дела объяснять Кузьме, какие блага ждут его в колхозе и какие подстерегают беды при единоличном ведении хозяйства.
Кузьма терпеливо слушал, согласно кивая головой, и ерзал на табуретке, а потом отвечал одной и той же неизменной фразой: