Люди не ангелы
Шрифт:
Ни на кровати, ни на топчане Степана не было. Платон шагнул сквозь бездверный проем на кухню. Степан мог спать на лежанке или на печке. Увидел его на полатях, зажатых между лежанкой и стеной. Он был с головой накрыт рядном.
– Здорово, Степан Прокопович!
– пробасил Платон, пересиливая неловкость от того, что приходится будить начальство.
Степан не откликался.
– Пора вставать, Степан!
– и Платон Гордеевич, подойдя к полатям, стал тормошить Степана за пятку.
Раздался
Обожженный страхом, суматошно сдернул рядно и увидел Степана лежащим спиной вверх с окровавленной головой. Рядом, на лежанке, - окровавленный молоток.
– Во-оды, - простонал Степан.
Воды в хате не оказалось, и Платон Гордеевич выскочил на подворье.
От калитки к дому шла с полным ведром беременная на последнем месяце Христя. Она глядела себе под ноги и каким-то неправдоподобным, тонким, стенящим голосом пела:
I шумить, i гуде,
Дрiбний дощик iде,
Ой, хто ж мене молодую,
Тай до дому доведе...
Увидев Платона Гордеевича, бросила ведро, и оно тут же опрокинулось. Затем метнулась к завалинке, где сидели дети, и, по-птичьи расставив руки, прикрыла их собой.
– Не дам!
– противным, истеричным голосом взвизгнула она.
– Все берите, а девчаток не дам!
– Господь с тобой, Христина!..
– пролепетал Платон.
Христя вдруг узнала его. Выпрямилась, виновато улыбнулась. И столько в той улыбке было жалости, покорства, еще чего-то необъяснимого... У Платона Гордеевича перехватило дыхание.
– Может, Степана ищете?
– мягко и безвинно спросила Христя.
– Не ищите... Он пошел по хлеб для моих девчаток... Придет не скоро.
Платон схватил ведро и побежал к колодцу.
В этот же день Степана с проломленным черепом отправили в районную больницу, а безумную Христю Платон Гордеевич и Андрон Ярчук повезли на подводе в Винницу - в психиатрическую.
21
Из Винницы возвратился Платон Гордеевич через два дня. Усталый, но довольный, он бережно положил на стол торбу с ячменной крупой. Целое богатство за три георгиевских креста!
Ганна без лишних слов стала разводить огонь в лежанке, которую Платон Гордеевич года три назад пристроил вдоль печки. В лежанку была вмурована плита с вьюшками.
Вскоре на плитке кипятилась в чугуне вода.
– Хоть каплиночку бы жира, - вздохнула Ганна, промывая крупу, прежде чем засыпать ее в чугунок.
– А разве в бодне нет сала?
– грустно пошутил Платон Гордеевич. Отдыхая, он прилег на топчан и закинул за спинку обутые в сапоги ноги.
– Пойди отрежь кусок!
– так же невесело засмеялась Ганна.
– Сейчас.
– И Платон, к великому удивлению
– Вот тебе жиры!
– весело, без притворства объявил Платон, втаскивая в комнату бодню - широкую и приземистую деревянную дежу, в которой за десятки лет побывало сало от целого поголовья свиней.
Ганна с испугом смотрела на мужа. А он, взяв топор, размахнулся и с силой ударил обухом по боку дежи. Она гулко и басовито загудела.
– Перестань!
– вскрикнула Ганна.
Но Платон опять размахнулся топором, и бодня, уронив на земляной пол железные обручи, со звоном рассыпалась на клепки.
– Я думаю, начнем со дна, - деловито сказал Платон, оглядывая ошеломленных домочадцев смеющимися глазами.
Аккуратно сложил клепки на лавку, поднял широкий круг днища бодни, обмыл кипятком его нижнюю часть и начал колоть топором на мелкие щепки.
Ганна сообразила наконец, что придумал Платон, и уже торопливо отмывала принесенный со двора продолговатый камень.
Платон степенно складывал пропитанные салом щепки в пустой чугунок, потом прижал их камнем и, довольный, сказал:
– Заливай водой и кипяти до победного конца.
Павлик и Настька, вытянув длинные худые шеи, голодными глазами наблюдали за чугунком с печки. Платон и Ганна стояли у лежанки. А вода в чугунке бурлила, лопалась пузырями, зло шипела раскаленная плита от падавших на нее брызг.
– Надо, чтобы дерево разморилось, - поучительно приговаривал Платон Гордеевич.
– Не может быть, чтоб не отдало оно жир.
Наконец чугунок сняли с плиты и поставили на припечек.
Керосиновая лампа, стоявшая на срезе угла печки, хорошо освещала помутневшую воду в чугунке, но жира на ее поверхности не было ни капельки.
Свесив головы, напряженно смотрели в чугунок Павлик и Настька. Молча стояли у припечка Платон с Ганной.
Вдруг из воды вынырнул пузырек и будто даже подпрыгнул над поверхностью. Тут же он расплылся желтым солнышком.
Все засмеялись. Павлик и Настька - восторженно, Платон и Ганна снисходительно, сдержанно.
Еще вынырнул пузырек, еще...
Павлик и Настька, перебивая друг друга и захлебываясь от радости, считали:
– Пять! Шесть!.. Десять!.. Тринадцать!..
Все больше и больше солнышек плавало в чугунке. Потом они начали сливаться. Прикоснется один кружочек к другому, и, глядишь, на их месте уже одно солнышко, но покрупнее.
Вскоре все кружочки объединились в один большой круг, который закрыл всю поверхность воды. Он отражал свет лампы и был действительно похож на настоящее большое праздничное солнце, от которого разливалось всамделишное тепло.