Люди огня

Гир Уильям Майкл

На долю мгновения его губы неприметно улыбнулись, но взгляд остался по-прежнему жестким. Он врезался в душу, будто свежесколотый кусок кремня.

— Я рад, что ты послушная дочь Племени, женщина. Но если ты так почтительна и смиренна, то что же ты здесь делаешь, а? Может, ты убила наших братьев-антилоп? Да, я думаю, что именно этим ты и занималась. А обычай ты соблюла? Ты Пела? Танцевала Танец, угодный Вышней Антилопе? — выражение его лица стало еще суровее. — Или ты всего этого не сделала? Может, ты осквернила Обычай… оскорбила Вышнюю Антилопу, как и Бизона… И что тогда, дочь Племени? Кто будет кормить нас, если души животных вознеслись к Вышнему Мудрецу и попросили его не давать Человеку Дождя Танцевать воду из облаков?

Что ты наделала?

Она скрестила руки на груди и смело встретила его горящий взгляд. Она запретила себе поддаваться охватывавшему ее чувству ужаса:

— Я накормила мое племя. Я обо всем рассказала Матери-Антилопе. Она все поняла. Я…

— И мне кажется, что вдобавок ко всему ты еще и кровоточишь? Кровь месячных? На охоте? Нынче если что не так, можно быть уверенным, что ты зачинщица.

Вспомнив детоубийство Танцующей Оленихи, Ветка Шалфея вскипела:

— Какое тебе дело до моих месячных! Впрочем, уж коли ты так любопытен, то скажу тебе, что я не кровоточу. У меня месячные кончились две недели тому назад. Тебе это должно быть хорошо известно, Тяжкий Бобр, ты ведь, кажется, внимательно следишь, когда какая женщина отправляется в вигвам месячных кровотечений! Это, должно быть, твоя обязанность как Зрящего Видения! Или, может, за твоим любопытством какая-нибудь другая причина скрывается?

«Осторожнее! Ты теряешь самообладание! Ты ведь знаешь, что бывает, когда ты выйдешь из себя!» Она с усилием сглотнула слюну, стараясь погасить огонь возмущения, который жег ей внутренности.

Тяжкий Бобр заставил себя улыбнуться:

— Времена меняются, Ветка Шалфея. Я знаю, кто твои предки. Я знаю, что за женщина была твоя мать. Неукротимая… как и ты. Вот откуда в тебе это, как мне кажется. Твой отец никогда не умел с ней справиться, не научил и тебя, как должна себя вести приличная женщина, осознающая свои обязанности. А когда ты подросла, ты дождаться не могла, когда же можно будет совокупиться с Голодным Быком — ему, кстати, это имя очень подходит. Ты никогда не…

— И это просто из-за того, что я не захотела спать с тобой? — Она надменно приподняла брови, хотя тут же пожалела о вырвавшихся у нее словах. — Впрочем, неважно. Все это дело давнего прошлого. Ты все равно не взял бы меня второй женой.

«Еще ни разу в жизни так грубо не лгала. Посмотреть на него только — при одном взгляде на меня так и млеет. И он еще смеет рассуждать о Мире Духа?»

На протяжении всего этого разговора Красная Яшма, как всегда, молча стояла с опущенными вниз глазами. Ее апатичное лицо не выражало никаких чувств. Эта невысокая приземистая женщина так и не смогла родить Тяжкому Бобру сына, хотя и кровоточила, как любая другая женщина, отправляясь на время месячных в особый вигвам. Постоянно сохраняя равнодушно-покорное спокойствие, она даже не смеялась, когда женщины отпускали нескромные шутки. Она редко что-нибудь говорила, а если ей все-таки случалось раскрыть рот, то речь ее ограничивалась самым необходимым.

Неожиданно Ветка Шалфея все поняла окончательно: «Как ужасно, когда все тебя непрерывно жалеют. Что за несчастное существование! Подумать только: жить с мужем, с которым никогда не смеешься, которого никогда не обнимаешь, с которым не совокупляешься, позабыв все на свете, не ссоришься… Страшно даже вообразить себе подобное существование, удел искалеченного щенка… В чем смысл такой жизни?»

— Это правда, на роль второй жены ты плохо подходишь. — Голос Тяжкого Бобра прервал ход ее мыслей. — И я надеюсь, что ты не погубила Племя окончательно этой твоей выходкой.

Ее гнев внезапно вырвался из-под контроля.

Не слушая, что говорит ей голос осторожности и благоразумия, Ветка Шалфея ткнула пальцем в грудь Тяжкого Бобра. Все, что скопилось у нее на сердце, вырвалось наружу — а затаенный страх лишь делал ее еще отчаяннее. Она не могла не нанести ответный удар —

ведь поступить иначе значило бы признать свое поражение:

— А где, скажи мне, бизоны, которых ты Поешь так долго? Или это просто я не замечаю, а все холмы чернеют их спинами? А ты столько Пел, Тяжкий Бобр! И все это время Племя отдавало тебе лучшее из того немногого, что еще оставалось про запас, — чтобы ты мог предаваться своим Видениям, не боясь, что твой толстый живот похудеет! Может, ты ничего, кроме своего голоса, и не слышишь? Дети Племени плачут! И что же в конце концов получается? Может, от твоих стараний полился дождь? Много ты его этой весной видел? Нет, дождя нет как нет, зато ты не перестаешь твердить, что это женщины оскверняют мир и убивают Племя! Да сейчас бы никакого вообще Племени не было, если бы каждый не делал все, что в его силах, — и женщины в том числе! Ты давно видел Танцующую Олениху? Ты видел, каким горем наполняются ее глаза, когда она вспоминает, что ты ее заставил сделать?

— Ты слишком много позволяешь себе, — произнес Тяжкий Бобр так тихо, что она едва расслышала его слова. Холодок страха, исчезнувший в огне гнева, снова пробежал по ее спине. Она с трудом сглотнула слюну. Этот дурак мог Проклясть ее! И у него достаточно поводов хотеть этого. Как она издевалась над ним той далекой ночью, когда он попытался овладеть ею! Подобное унижение умаляло мужчину, мучило его… и, конечно же, Тяжкий Бобр не забыл о нем.

— Да, ты поняла, что я хочу сказать, — промолвил он, вздернув подбородок и глядя на нее из-под полуопущенных век. — Кажется, ты перестаралась — берешь на себя слишком большую ответственность. Тебе бы хотелось расколоть Племя как раз сейчас, когда ему необходимо объединиться, чтобы все вместе Танцевали и Пели, прося прощения у Мира Вышнего Духа за многочисленные проступки. Но в тебе я не замечаю ничего, кроме высокомерия и гордости. Сколько гордости! Из-за того, что ты красива? Из-за того, что у тебя сильный муж? Неужели ты считаешь себя выше и лучше остального Племени?

Чтобы не ответить дерзостью, она прикусила кончик языка.

— Вспомни, — продолжал монотонно скрежетать голос Тяжкого Бобра, — Вышний Мудрец вывел людей на белый свет из-под земли. Существо, которое некогда вылезло из грязи, будто крот, не должно слишком высоко поднимать голову.

— Пред лицом Солнца-Отца я значу не меньше твоего, шаман!

— Но я Зрю Видения Силы, женщина. И мне кажется, что ты слишком горда. Иди, ешь твое мясо. Я отказываюсь прикасаться к нему, чтобы не осквернить моих губ твоим святотатством. Увидим, к чему рано или поздно приведет тебя твоя гордость и бесстыдство!

Он прошел дальше, воздев руки и громко крича, чтобы все услышали:

— Вышняя Антилопа! Я вижу, как поступила с тобой эта женщина! Я вижу, как она оскорбила твоих детей! Я вижу, как она осквернила наших братьев-антилоп! Знай же, что я, Тяжкий Бобр, не прикоснусь к плодам этих преступлений! Я отказываюсь не только есть, но даже и обонять их! Я объявляю это мясо нечистым и оскверненным твоей обидчицей, оскорбившей вдобавок и все мое Племя!

Умолкнув, он снова резко повернулся к Ветке Шалфея: в его глазах поблескивала радость победы. Оттолкнув ее, Тяжкий Бобр зашагал вниз — обратно в селение.

Женщина была совершенно ошеломлена. Она глядела ему вслед и все никак не могла поверить, что он готов загубить хорошее, свежее мясо, объявив его нечистым, когда оно уже было во рту у изголодавшегося Племени. Тьма объяла ее — будто огромная ладонь заслонила солнце.

Голодный Бык замер, затаив дыхание на полувздохе. Желтоватая трава зашуршала, качнулась и снова застыла неподвижно. В сероватом скудном свете он заметил вора. Напрягая зрение и слух, Голодный Бык приподнял голову и сжал в руке оружие. Гладкая поверхность древка, послушного любому движению сжатого кулака, придала ему уверенности.