Люди остаются людьми

Пиляр Юрий Евгеньевич

Комендант любезно улыбается. Переводчик тоже — у него полные губы и круглые карие глаза.

— Also, — заключает комендант.

— Итак, вам, конечно, все ясно, — говорит переводчик.

Многозначительное вступление. А дальше что?

Комендант уходит, показав нам широкую спину и гладкий, обтянутый зеленым сукном шинели зад. Переводчик остается.

— Между прочим, с вами разговаривал один из видных психологов Германии, — доверительно сообщает он. — Здесь вам будет неплохо… Вы политруки?

— Какие

там политруки!.. — отвечает за всех Васька. — Рядовые… есть и средние командиры. Только заподозренные.

— Ну, по мнению немецкого командования, это почти одно и то же. Теперь многое зависит от вас самих… Слева по одному за мной… марш! — командует переводчик и ведет нас направо к хозяйственным помещениям.

В длинном с цементным полом коридоре нам приказывают раздеться и сдать одежду в дезинфекционную камеру. Затем нам выдают по кусочку жесткого, как сухая глина, мыла, заводят в прохладную душевую.

— Психолог! — фыркает Васька. — Опыты, что ли, над нами собираются проделывать? А, Одесса-мама, как считаешь?

— Я — пожалуйста, — усмехается Виктор. — Всю жизнь мечтал…

Из душевой выбираемся через другие двери. Тут уже лежит сваленная в кучу наша одежда. Шагах в десяти от нее восседает на табурете немец в белом халате и тонких резиновых перчатках, рядом с ним— тот же переводчик.

— Подходите к нему, не стесняйтесь, — говорит он. — Евреи среди вас имеются?

Все молчат.

Немец в белом халате внимательно осматривает нас, голых, ниже пояса, потом заглядывает в лица, щупает нос, голову… Чудно и неловко. Зачем это?

— Jude? — вдруг настораживается немец. — Еврей? — спрашивает переводчик.

— Я татарин, — отвечает один из наших, — мусульманин.

Немец достает из кармана рулетку и, встав, принимается измерять окружность черепа, длину носа, пристально вглядывается в глаза татарина. Потом пишет в блокноте какие-то формулы, что-то подсчитывает и надолго задумывается.

— Да-а, — хрипловато тянет Васька.

— Тш-ш! — шипит переводчик… — Следующий! Татарин, шумно отдуваясь, бредет к груде одежды.

Немец осматривает Ираклия, отпускает его и вдруг, взглянув на его затылок, кричит: «Zur"uck» — «Назад!»

— Jude? — спрашивает он Ираклия.

— Я наполовину грузин, наполовину украинец, — объясняет тот.

Но немец, видимо, не верит. Он ощупывает голову Ираклия, трогает нос, заглядывает в рот, опять пишет формулы и что-то подсчитывает…

— Следующий! — командует переводчик.

Когда эта дикая процедура заканчивается и мы одеваемся в нашу еще горячую, пахнущую чем-то удушливо-острым одежду, он ведет нас через мостик к серому трехэтажному корпусу. Мы поднимаемся на второй этаж. Нам отводят тесную комнату с узким, схваченным толстой железной решеткой окном. В комнате двухъярусные

нары, возле двери стол, над ним — электрическая лампочка.

— Сейчас вам принесут суп, — говорит переводчик и, помедлив, спрашивает — Москвичей нет?

Москвичей среди нас нет.

— А что же здесь все-таки — лагерь или тюрьма? — интересуется Виктор.

— Научно-исследовательский институт, — острит пе-резодчик. — Лагерь, конечно… Еще какие вопросы?

— Как с харчишками? — спрашивает Васька.

— Соответственно.

— Не бьют?

— Не рекомендуется.

— Вы как дипломат, — ухмыляется Васька.

— Должность такая, — отвечает переводчик. — Работать пока не будете, выберите старшего, соблюдайте чистоту… Для начала все.

Вскоре после его ухода нам приносят баланду и пять кирпичиков хлеба. Каждый кирпичик на четверых, баланды по три четверти литра на брата. Мы трое — Виктор, Ираклий и я — залезаем на верхние нэры. Васька пытается завести знакомство с рабочими кухни.

— Керченских не знаете?

— Вроде бы не попадалось.

— А мелитопольских?

— Запрещено нам разговаривать с вами, — хмуро признается один из рабочих. — Пошли, Степан.

— Подозрение не снято, — констатирует Васька.

3

Ранние декабрьские сумерки. Сегодня ровно год, как я ушел на войну. Хочется побыть одному и подумать.

Я прогуливаюсь вдоль корпуса. Морозно и ветрено. Тюремная стена освещена электрическими лампочками, но двор в полумраке. Возле мостика, переброшенного через ров, по одну сторону стоит Васька, по другую — полицай. Они изредка обмениваются короткими репликами.

Я хожу и думаю о том, что прошел всего год, а сколько событий совершилось на моих глазах, сколько людей — и хороших и плохих — повстречалось за это время… Интересно устроен человек. Никогда теперь я не перестану удивляться человеку.

…Из лагерной канцелярии показывается комендант-психолог в сопровождении высокого переводчика— его зовут Сергеем. Они поворачивают к нам. Полицай вытягивается и по-немецки щелкает каблуками. Васька вытаскивает руки из карманов. Комендант, перейдя мостик, останавливается возле Васьки.

— Почему не приветствуете? — слышу я голос Сергея: он переводит вопрос коменданта.

— А как я должен приветствовать его? — робея, спрашивает Васька.

Сергей переводит Васькины слова.

— По меньшей мере встать по стойке «смирно», — говорит затем Сергэй.

Комендант берет рукой в кожаной перчатке Ваську за подбородок, оттягивает кверху, всматривается в лицо и что-то говорит, что, я не могу разобрать. Потом отряхивает руки.

— Дегенерат, — громко переводит Сергей. — Характерный экземпляр восточноевропейского преступника.