Люди песков (сборник)

Худайназаров Бердыназар

— Умный, говорит. Все только и знают, что реветь, а ваш не капризничает, умница!..

— А может, он у нас и правда умный, а? Особенно если в отца пошел?.. — Паша засмеялся, подмигнул сынишке и, отложив в сторону бритву, посадил мальчугана на колени.

Бибигюль с тихой улыбкой смотрела на них:

— Давно я тебя с сыном не видала!.. Так и вырастет, не заметишь! А ты ему, между прочим, отец…

Да, именно между прочим! Малышу он отец, отцу — сын. А сколько дней не был он в родительской кибитке. Всё дела, всё мимо… Сегодня решил непременно пойти к отцу, как склад проверит,

а поди узнай, что там у Гыджи творится, — может, до ночи провозишься!.. Каждый день все откладываешь, откладываешь, а много ли их у отца осталось, дней-то этих… Нет, к черту! Всех дел не переделаешь! Он сегодня же пойдет к родителям!

Лошадь сама остановилась возле кибитки Анкара-ага. Паша огляделся, ища отца. Старик стоял возле своей мастерской, осматривая новые черенки — ладно ли сделаны.

— Бог в помощь, отец!

Анкар-ага спокойно взглянул на сына, не спеша ответил на приветствие и снова занялся лопатами.

Из-за кибитки показалась мать с огромной охапкой травы.

— Сынок наш пришел?! — радостно заговорила она, увидев Пашу. — Ну как, жив-здоров? Я утром была у вас, да ты уж больно спал хорошо, жалко было будить… У сватов-то у наших был? Как они там?.. — И, не ожидая ответа на торопливые, сбивчивые свои вопросы, захлопотала, забегала, схватила кумганчик для чая…

— У меня и чал найдется!.. Будешь, сынок?

— Спасибо, мама. Я сытый. Всю голову съел, что ты принесла!

— Это хорошо, что сытый… — Она тревожно взглянула на мужа, озабоченная тем, что тот холодно молчит, недовольный сыном, вздохнула, покачала головой…

Паша весело подмигнул матери:

— Что-то у отца вид плохой… Непохоже, чтоб ты его козлятиной кормила! Может, голодом моришь?

— Ну что ты, сынок… — Она хотела еще что-то добавить, но тут Анкар-ага кашлянул. Оглядел последний черенок, приставил его к другим, рядком стоявшим у степы, и, повернувшись к Паше, сказал:

— В давние времена жил один человек. Вырастил он шестерых детей: трех дочерей, троих сыновей. Дочери вышли замуж, разлетелись в разные стороны, сыновья возмужали, женились, свили себе новые гнезда. Остались старики одни. Мать к ним ходила, то ребрышки бараньи снесет, то козлиную голову… Они как станут есть, обязательно интересуются, как, мол, там отец, здоров ли…

Вот как-то был у стариков гость и спросил, есть ли у них дети и благополучны ли они. «Есть, — отвечает отец, — да мать у нас приболела, не может сходить узнать… А кроме как от нее, мне узнать не от кого…»

Выслушал его гость и говорит: «Ну, хозяин, ты против меня богач — знаешь хоть, где твои дети живут… А я вот про сына ничего не знаю! Учился — мою фамилию носил. Потом сменил, когда женился. На работу в какой-то город послали… Так я его и потерял. Хожу теперь у всех спрашиваю, не видел ли кто моего сына, высокий такой, смуглый, волосы вьются…»

— Притча твоя понятна, отец. — Паша говорил тихо, не поднимая глаз на Анкара-ага. — Очень даже понятна. Но что делать — такая сейчас жизнь… Вроде и толку нет особенного, а с утра до вечера как заведенный… Меня уж и сын забыл. Зову его утром, а он дичится, к матери норовит удрать… Пришлось игрушкой

приманивать…

— Конечно, Паша-джан, конечно, — вмешалась мать. — Ты человек занятой. Это все не беда, были б вы только живы и здоровы!

Анкар-ага молчал. Он не собирался читать сыну нравоучения. Человек взрослый, сам людей учит, судьбами их распоряжается. Понять должен. Должен понять, что какой он там ни начальник, а этому седобородому старику — сын. Единственный теперь сын.

Анкар-ага молчал. Умолк и Паша, не находя больше сил на веселый, непринужденный разговор. Он сидел опустив голову, не смея поднять глаза на стариков. И это было тяжелее любого разноса на бюро…

Глава одиннадцатая

Осень в этом году выдалась поздняя. Жара не спадала до конца сентября. С утра вроде свежо и ветерок прохладный, а к обеду — опять пекло… Для хлопка-то это даже хорошо, коробочки лучше раскрываются, а хлеб давно убрали. Вот только овец плохо стричь в такую жару.

Джугара тоже уже созрела, лишь в тех местах, куда зерен бросили больше, чем положено, стебельки стояли зеленые… Самое трудное было уберечь джугару от птиц и от кабанов. То на одном, то на другом краю деревни поднимался вдруг ночью шум — это хозяева отпугивали кабанов. Нуниа-пальван с сыном сделались вдруг первыми в деревне людьми — их наперебой приглашали бить кабанов. Но и кабаны теперь стали хитрые. Словно чуют, проклятые, что их подстерегают, и ни в какую не хотят идти туда, где ждут. Рябой ворчал, что разведка у этих поганцев работает не хуже гвардейской.

Чопан-ага тоже пригласил к себе охотников. Чтобы не ударить в грязь лицом, он даже зарезал курицу — накормил гостей пловом. Рябой с аппетитом ел куриный плов и очень опасался, что проклятые кабаны не придут сегодня на участок Чопана-ага, останутся они тогда с отцом в дураках…

— Уж вы, тетя, молите бога, чтоб в эту ночь кабаны к вам пришли! — попросил он хозяйку.

— Да ведь так его и с толку сбить можно, бога-то! — Нунна-пальван усмехнулся. — То его просили, чтоб отвел напасть, а теперь просят, чтоб наслал!..

— Придут! Куда им деваться! — успокоила охотников хозяйка. — Уж я их, поганых, чем только не отпугивала!.. Придут, разворотят все и уйдут! С корнем джугару выдирают!..

— Это точно, — согласился Рябой. — Работают, как разрывной снаряд!

— Да… — мечтательно отозвался Нунна-пальван. — Изловить бы их всех да пустить на новые земли!.. Все камыши повыкорчевали бы!..

Запив плов крепким зеленым чаем, охотники взяли ружья и пошли в заросли, к арыку. Они еще днем облюбовали здесь два тутовых дерева.

— Как бы не уснуть после плова-то, — пробормотал Нунна-пальван, с кряхтением устраиваясь на толстой ветке тутовника. — Хвастал-то ты здорово! Не опозориться бы…

Было совсем темно. Поздняя луна еще не показывалась. Клонило в сон. Нунна-пальван подстелил себе старый халат, уперся ногами в толстую ветку и лежал, как младенец в люльке. У него была полная возможность уснуть, не дождавшись кабанов.

К тому же залезть он постарался повыше и из-за густых веток ничего под собой не видел. Он и ружье повесил на сук, чтоб не мешало.