Люди песков (сборник)
Шрифт:
"А ведь я встретил Джавата дружески. Да есть ли на божьем свете истинные друзья? Может, и Джават невиновен? И такое могло случиться. На одном участке — четвертая, на соседнем — вторая категория!..
Обманывал, себя обманывал Непес Сарыевич, он и не думал в эти месяцы о грунтах. Ему тоже понравились высокие заработки.
Союну долго пришлось припоминать, что же произошло. Сперва он был занят, а потом выдалась свободная минутка, и он вышел на палубу, остановился у борта, задумался, и тотчас, как в былые дни, перед ним протопали, пропылили с равномерным стуком отары, и он увидел
Пронзительный свист оторвал Союна от счастливых мечтаний, он поднял глаза и оторопел, коленки затряслись. Огромный кол на берегу, к которому был привязан стальной трос, намертво удерживающий земснаряд на плаву, шатался, выползал из земли, и трос то погружался в воду, то взлетал вверх, взрезая воздух скрежетом.
Союн побежал по понтонному мосту, но в этот момент земснаряд, не сдерживаемый тросом, метнулся вправо, волны заклокотали, раскачивая настил, и у Союна закружилась голова, а тут с мягким шорохом "вш-шш" обрушился подмытый берег, и матрос рухнул, пополз на четвереньках.
Он обхватил могучими руками кол так, как в бурю держал столб чабанской кибитки из черной кошмы, и бормотал в беспамятстве: "Всевышний Муса пигамбер [21] , спаси, защити!.." Моторы земснаряда оказались посильнее зимнего песчаного урагана и, как бы вздохнув глубоко, выдернули кол, потянули в воду. От толчка Союн кубарем покатился с берега. Он бы утонул, но — "слава блаженнейшему Мусе пигамберу!" — здесь было мелководье, и, хлебнув мутной грязной жижи, Союн встал.
21
Муса пигамбер — мусульманский святой, всесильный, всемогущий.
Вода доходила ему до шеи. Благоразумнее было бы закричать, но гордость мужчины сжала ему уста. Трясущимися от страха руками он прочно вцепился в корни тутовника, словно орел когтями в шерсть ягненка. Коричневый его тельпек [22] плавал рядом. Глыбы мокрой глины падали в канал, пытаясь утопить Союна.
Он не закричал, но на земснаряде тем временем ударили тревогу, Джават и Витя Орловский, грохоча сапогами по настилу понтона, помчались к нему, помогли вскарабкаться на берег. За промокшим, отяжелевшим тельпеком отважно бросился Кульберды. Он с мальчишками за два-три дня научился плавать и теперь помирал от смеха над грязным, дрожащим отцом.
22
Тельпек — папаха из длинношерстной овчины.
В деревне Кульберды никогда бы не вел себя так нахально, отвернулся бы…
— Саккалдаш, что случилось? — спросил и без того сердитый Непес Сарыевич.
Союн открыл было рот, но вспомнил мудрую пословицу: "Если злишься, укуси себя за нос" — и промолчал, широко разведя руками. Промокший до костей, продираемый ознобом, он признался, что беспомощен перед коварной
— Если какие непорядки, немедленно рапортуй дежурному багермейстеру! Так ведь учили тебя на инструктаже.
— За убытки отвечаю своим рублем, — наконец сказал Союн.
"И с такими-то людьми возможно провести большую воду Амударьи до Мургаба?" — подумал Непес Сарыевич.
— Кому нужны твои рубли, саккалдаш! — засмеялся Витя Орловский. — И убытков не было. Десять минут простоя… Но ты все-таки рапортуй.
Гора свалилась с плеч Союна, — значит, машины целы, значит, земснаряд не получил повреждений.
— Хватит, начинайте работу, — распорядился Непес Сарыевич. И вдруг закричал Союну: — Будь крепок, саккалдаш! Мы еще повоюем!..
Глава пятая
Наступили будни.
Мухамед работал бульдозеристом, укреплял берега капала. На собраниях, по обыкновению, отмалчивался, ругался свирепо с поваром — обеды невкусные. Техник Баба метался между двумя земснарядами, то подписывал, то отказывался подписывать наряды, проводил производственные совещания, недоверчиво поглядывал на Джавата, шушукался тайно о чем-то с Витей Орловским, Баба похудел, не выпускал папироски изо рта.
Кульберды часто рассматривал справку об окончании шестого класса деревенской школы, ежедневно ходил с мальчишками в поселок, где строилась школа-десятилетка. Пока из земли торчал один фундамент… Купался Кульберды от рассвета до сумерек, с короткими перерывами для еды.
Постепенно Союн успокоился, исправно нес вахту. Правда, ему докучали кошмарные сны: чуть ли не каждую ночь он видел хитро усмехающегося Сахата: "Погоди, вернешься в Яраджи!" Открыв глаза, Союн радовался, что это был сон, и упрямо бормотал в усы: "А вот и не вернусь…" Как-то за утренним чаепитием он сказал жене:
— Оказывается, снам нельзя верить. И я теперь их не стараюсь запоминать.
Герек протяжно вздохнула в ответ.
Ей-то жилось скучнее всех. Чистенькая, сиявшая глянцем каюта казалась мышеловкой. На кровати спать неудобно, жарко, Герек стелила кошму на полу, но и тут долго не засыпала: корпус земснаряда мелко сотрясался, словно сито в руках расторопной хозяйки. У Герек разбаливалась голова, тошнота подступала к горлу.
И делать-то нечего день-деньской: в столовке кормили хоть и не очень сладко, но обильно, по субботам приносили чистое, накрахмаленное постельное белье, полотенца, скатерки на столики…
Словом, счастливее всех был Кульберды: школу не строят и, конечно, к осени не достроят, а плавал он теперь и брассом, и кролем, и саженками.
В девичестве Герек называли кобылой. И говорили так сельчане не в посрамление, а в похвалу: норовистая девка, буйная, быстрая. Такая в обиду себя не даст!..
Свадьба Герек и Союна получилась неожиданно зловещей: вырыли ямы для пиршественных котлов, а пришлось варить в них панихидный рис. Союн пришел из пустыни согбенный горем, принес весть — отец погиб в песках.