Люди песков (сборник)
Шрифт:
— Неделимый фонд. — Он подмигнул сестре. — Обожаю водку!
У Союна получка была крохотная, и младшие из деликатности не назвали сумму своего заработка.
— Завтра же выхожу на работу! — вдруг выпалила Айболек.
Союн нахохлил усы, но посмотрел не на сестру, на жену: "Слава богу, моя еще не решила…"
Глава шестая
До партийного собрания оставалось полчаса, а заметно похудевший за последние дни Непес Сарыевич, не глядя на прохожих, рассеянно отвечая на
Он родился и вырос в песках Созенли. Огромная корытообразная низменность, окаймленная с юга холмами, переходила к северу в глубокую впадину, куда стекались ливневые воды. Весною, когда безбрежная степь накидывала на себя ярко-зеленый халат, в небе Созенли толпились тучки, день ото дня они сгущались, темнели.
— Дождь! — с надеждой и восторгом восклицали скотоводы.
Протяжно грохотал гром, блеск молнии освещал небо, а густой, падающий со стеклянным шорохом ливень омывал запыленные лица людей. Пенистые ручьи мчались к впадине, и скоро она разливалась хоть и недолговечным, но широким озером, и, когда солнце воздвигало над степью крутую самоцветную радугу, распахивались кибитки из черной кошмы, девушки с ведрами бежали за водою.
Однажды в середине пастбища поставили высокую восьмикрылую кибитку, сказали, что это школа, из города приехала кругленькая, со смолисто-синими косами девушка. Все имущество учительницы Садап состояло из двух чемоданов с простенькими платьями, бельем, книгами.
А Непес Какалиев был в ту пору тонким, как ремень, смугло-желтым, словно пески, веселым и налетел на маленькую красотку стремительно, как весенний ливень, в считанные недели вскружил ей голову, но и сам влюбился.
О извечный груз воспоминаний!..
Непес Сарыевич почувствовал, как заныло его сердце.
Поженились. Он работал заведующим райземотделом, Садап по-прежнему преподавала в школе. Когда чернявая дочка Айна, у которой белыми были только зубы, залепетала, заговорила, поглупевший от счастья Непес подарил ей алую пионерскую косынку.
— Дочурка моя, это тебе отцовское благословение!
— Да разве она понимает? — смеялась Садап.
— Вырастет — поймет.
Через несколько дней Непеса арестовали.
Садап уволили из школы. Они с Айной уехали, и след их затерялся. Семнадцать лет ссылки не сломили его… Теперь у сердца опять лежит партийный билет. Жену и дочь он не нашел… "А ведь я сильнее был бы с тобою, Садап. Сильней и моложе".
Подбежал Витя Орловский. Парень был одет странно: военный, выгоревший от солнцепека китель, брючишки из кенафа, зеленые сандалии, соломенная шляпа, на носу темные защитные очки. Однако он выделялся статью и ловкостью.
— Непес Сарыевич, — взволнованно сказал Орловский, — а мне можно прийти на собрание, а?
— Если партийное собрание открытое, то не только можно, но и должно, — с привычной начальнической строгостью ответил Какалиев, мгновенно пробудившись
— Да ведь я… — Юноша опустил голову.
— И не ерунди! — прикрикнул Непес Сарыевич. — Ты строитель канала. Ты советский рабочий!
И сказал себе: "Конечно, я виноват, но корысти во мне не было и никогда не будет".
Джават Мерван на собрание не явился.
— Товарищи, просьба не курить! — умоляюще кричал Воронин, отгоняя смятой газетой клубы ядовито-рыжего табачного дыма. — Кто хочет говорить?
Никто не хотел выступать, но все, пригнувшись, прячась за спины соседей, прилежно курили.
Заключение технической комиссии прочитали и утвердили. Теперь было документально доказано, что никаких твердых — четвертой категории — грунтов на пути земснаряда "Сормово-27" не встречалось.
Непес Сарыевич чувствовал, что присутствующие пристально смотрят на него, потел, багровел, нещадно курил, но пока упрямо отмалчивался.
— Разрешите, — поднялся Баба.
Мухамед надменно усмехнулся: совершенно напрасно разводят эту говорильню…
— Факт, конечно, товарищи, неприятный, тревожный, — сказал Баба, неторопливо, осмотрительно выбирая слова. — И особенно неприятно, что произошел он в экипаже, возглавляемом старым коммунистом. Шутка ли, двадцать пять лет в партии. Товарищ Непес Какалиев не интересовался грунтами, со спокойной совестью подписывал фальшивые наряды и… и получал высокие премии.
— Не нарушайте принцип материальной заинтересованности! — крикнул кто-то из толпы предусмотрительно измененным тоненьким голоском.
— Ничего я не нарушаю, — сдвинул брови Баба, на впалых щеках заиграли алые пятна. — Получайте премию, но за честную работу.
В комнате зашумели, Воронин постучал карандашом по графину.
— Конечно, все эти пересмотры плана из-за грунтов дело сложное, путаное, — продолжал громче Баба, — но тем более коммунистам-то и надо за ним следить.
— Почему нет Джавата? — крикнули от дверей.
Главный инженер посмотрел на Розенблата, пожал плечами:
— Всех предупреждали, товарищи!
Баба понял эти слова по-своему и резко заметил:
— Багермейстер — это багермейстер, я с него ответственности не снимаю, но сейчас-то, на партийном собрании, хотя и открытом, речь идет о коммунисте Непесе Сарыевиче.
— Верну все деньги! — вдруг прокричал, потрясая кулаками над головою, Какалиев.
Розенблат поморщился:
— Ну-уу, Непес Сарыевич, при чем тут деньги, этим пусть занимается бухгалтерия.
— Прошу слова, — поднялся Егор Матвеевич, командир земснаряда "Сормово-46", и прищурил старчески бесцветные глаза. — Когда я начинал работать, то один сормовский большевик, ныне его уже нет на земле, дал мне наказ: "Егорка, главное — техника и люди". Нет, вру, сказал: "…люди и техника". Непес Сарыевич технику-то изучил досконально, а вот людей своих не знает. И в этом он виноват.