Люди песков (сборник)
Шрифт:
Мешала Джемаль, она окончательно перебралась в их каюту.
Мать вернулась из больницы с маленьким; ничего красивого и, во всяком случае, заслуживающего внимания в братишке Джемаль не обнаружила. А Союн Союнович орал пронзительнее автомобильного гудка. В каюте пахло чем-то кислым. Словом, семейная жизнь Джемаль надоела. Кроме того, тетя Аня щедро потчевала ее шоколадными конфетами. Это тоже надо ценить!..
Сидя на кровати, вытянув ноги, Джемаль-джан рассматривала в альбоме фотографии, тыкала пальчиком в лица:
— А это кто?
— Наша учительница Мария
— А это?
На тусклой любительской фотографии задорно улыбалась курносая девочка в пионерском галстуке; взгляд смелый, губы резко очерченные.
— А это я сама, джанчик, — вздохнула Аня.
Муж взял снимок, приблизил к глазам.
— Подожди, подожди, — медленно сказал Мухамед, отмахиваясь от потянувшейся за фотографией Джемаль.
— Да чего ты?
— Подожди! — вдруг рявкнул Мухамед, и вся кровь отхлынула от его лица, а глаза сузились, стали острыми, как лезвие ножа. — Где же я видел эту девочку?
Аня пожала плечами:
— Во сне видел…
Но муж выскочил тем временем в коридор, побежал сломя голову, крича:
— Непес Сарыевич! Непес Сарыевич! Бушлук! Ур-ра!.
Из кают выглядывали перепуганные соседи, маленький Союн Каналберды проснулся и залился визгливым плачем, а Мухамед метался по палубе, взлетал на капитанский мостик и всех встречных спрашивал:
— Где начальник?
А начальник стоял у понтона, ругался с шоферами, и было заметно, что Непесу Сарыевичу надоело с ними ругаться, и лицо у него было мятое, скучное.
Когда Мухамед с налета сунул ему под нос карточку, то Непес Сарыевич сначала улыбнулся, нет, он желал улыбнуться, но губы странно запрыгали, а потом он засмеялся — нет, это в горле что-то хлюпнуло, словно плеснувшая в канале мелкая волна.
— Айна! — простонал Непес Сарыевич, и если б Мухамед не поддержал, он, вероятно, упал бы.
Так семья Кульбердыевых породнилась с Непесом Сарыевичем.
Старики говорили: "Пути господа неисповедимы", а Союн думал чуть-чуть иначе: "Все хорошо, что хорошо кончается".
Он благословил Хидыра и сестру, но велел свадьбу играть в ауле, чтобы не нанести обиды его почтенным родителям.
Он работал на бульдозере день ото дня ловчее, умнее, в свободные от вахты часы подолгу сидел на верхней палубе, толкая взад-вперед коляску, в которой безмятежно спал Союн Каналберды, изредка бойко посвистывая носом.
И не подозревал отец, каким смешным показался б он чабанам.
А люди "Сормово-27" не усмехались, а молча обходили Союна, чтобы не мешать его размышлениям.
Союн думал, что скоро он приведет детей, и самого младшего тоже, к могиле деда, скажет: "Жилы его ссохлись, кровь его испарилась от безводья!.."
И пожалуй, дети не смогут представить этого, ибо севернее впадины Кульберды-ага уже протянется синяя лента канала, и белые пароходы станут переговариваться там днем гудками, ночью — бортовыми огнями, и пустыня будет не только после весенних ливней, но все
Союн думал о грядущем, говорил младшему сыну: "Тучные поля, пастбища былой пустыни принадлежат тебе, мой малыш. Прими отцовский подарок. Уже сейчас в водах канала я вижу твою судьбу. Чайки прилетели в Каракумы. Это птицы твоего детства, я любуюсь ими впервые на пороге неотвратимой старости…"
Пусть Союн думает — не мешайте.
Раздумья рождают песни, былины, сказания.
И эта маленькая повесть рождена раздумьями о друзьях с земснаряда "Сормово-27".
Перевод В.Василевского
Хошар
Я проснулся в одноместном номере гостиницы и взглянул на часы — ровно шесть. За окном заливались птицы. Я всегда поражался: птицы на карагаче под окном моей ашхабадской квартиры начинали петь ровно в шесть. Здесь, в Бассага, — значит, тоже.
Слушать птиц я не стал, включил приемник — он всегда со мной, этот маленький транзистор, — настроился на музыкальную передачу. В музыке слышны были четкие ритмические удары: то ли топот копыт, то ли постукивание дараков [28] … Но вот мерное постукивание переросло в мощный гул — топот пущенных вскачь коней. "Атча-пар" — "Кони скачут". Сколько раз слышал я эту мелодию, и каждый раз она звучит для меня по-новому. Новые чувства, новые ассоциации, но всегда возвращение к прошлому; стук конских копыт — это прошлое…
28
Дарак — здесь: специальный гребень, которым пользуются ковровщицы при изготовлении ковров.
Музыка с детства притягивала меня, с детства была моей страстью. Я рос обидчивым, замкнутым, легко уязвимым пареньком. Все, что меня окружало, я воспринимал иначе, чем другие. Узенькие тропки, лучами разбегающиеся от аула, были для меня не просто пешеходные дорожки, — они вели в неведомые миры. А два тополя на окраине нашего аула!.. Я не мог понять, не мог поверить, что для большинства людей это всего лишь деревья, выросшие за нашим аулом.
Первый весенний дождь, теплый, ласковый и тревожный, первый гром, первая радуга были для меня событиями, каждый раз они потрясали меня, пробуждая в душе неведомые доселе чувства.
Бассага!.. Сколько воспоминаний связано у меня с этим местом. Стоит только произнести: "Бассага" — сердце сжимается, перехватывает дух, и хочется запеть.
Нащупывая мелодию, музыкант, задумчиво прикрыв глаза, легонько перебирает струны. Что вспоминается ему? Может, картины, всплывающие в памяти, рождают новую мелодию?
И может быть, то, что видится мне сейчас, когда я ранним весенним утром стою в бассагинской гостинице у распахнутого настежь окна, тоже достойно стать песней? Не знаю. Уверен в одном: рано или поздно я должен рассказать обо всем, что здесь было. Что это будет: песня, поэма, баллада, повесть?..