Люди Солнца
Шрифт:
Во дворе фермы уже не было ни одной коровы. У дверей в дом стоял Себастьян с бледным от волненья лицом. Сверху, с кучерского места я ему указал и крикнул «там!», и он побежал к сверкающему в лучах заходящего солнца роскошному экипажу – неуклюжей, нетренированной побежкой. Нелепый бегун, ходульно переставляя ноги, отчаянно спешил, и лицо его мучительно раскраснелось.
Готлиб остановил мышастых коней. Себастьян подбежал, с усилием выпрямил костистое, длинное, согнутое от долговременного сидения под коровами тело. Медленно раскрылась дверца,
Я и Готлиб взялись перетаскивать покупки из кареты в коридор. Сунулся было к нам и Себастьян, но я махнул ему – «Иди размещай семью!» И быстро перенесли две тяжёлые бочки с овсом; двенадцать бочонков с мукой, маслом, крупами, овощами; шесть корзин, наполненных ничем не прикрытыми бутылками с вином и разнообразными фруктами; восемь ящиков с окороками, сухарями, колбасами, копчёной рыбой, сахаром, солью; и один ободранный, старый, в поржавевшей оковке сундук.
– Сундук-то зачем? – тяжело дыша, спросил Готлиб.
Вместо ответа я вынул запорный деревянный шип, поднял крышку и вместе мы заглянули внутрь. Большой кусок белой ткани. Отвернув его, увидели солидный набор фарфоровой, весьма недешёвой посуды. И, не сговариваясь, взялись снова за ручки и внесли сундук в апартамент управляющего.
Здесь горели десятка два свечей, и Эвелин ещё зажигала и ставила на подоконниках и на столе.
– Вот это правильно! – громко сказал я. – Праздник должен быть ярким!
И лёгким поклоном и жестом руки пригласил Симонию распорядиться содержимым старого сундука.
В плите плясал гулкий огонь. Эвелин, Власта и жена Себастьяна готовили ужин. Симония, принимая каждый предмет обеими руками, брала у присевшего перед сундуком Готлиба фарфоровые приборы и выставляла их на столе. Дети радостно растягивали привезённые дамами подарки – чудесные мягкие покрывала из крашеной шерсти: жёлтое с зелёным травяным узором, очень большое, для спальни; два розовых – для детей; и небесно-голубое, для девушки. «Эвелин! – мысленно сказал я. – Какая ты умница!»
Спросил у Себастьяна:
– Ты где воду держишь?
– Если для кухни, – взволнованно потирая руки, сказал он, – ношу из реки. Поить телят и коров – вдоль крыши стоят бочки с дождевой водой.
Понимающе кивнув, я вышел, и со мной вышел Готлиб. С большим трудом, взобравшись на крышу кареты и медленно стравливая верёвки, мы опустили на землю котёл. Тут же у входа в дом установили его на ножки и наполнили водой из бочек. Потом торопливо – уже ощутимо катились сумерки – нахватали старых досок и прочего деревянного хлама и разложили под котлом огонь. Вышла Симония и с сильным почему-то смущением дрожащим голоском пригласила нас к столу.
Стол, за которым днём Себастьян писал бумаги, – голый, с трещинами, серый стол теперь был совершенно закрыт блюдами, бутылками с вином, свечами, посудой. Все уже разместились на лавках. Мне было оставлено место во главе стола, у стены, где стоял старинный резной
– Это место управляющего. Садись туда, Себастьян. А я всего лишь гость, я на лавке.
И сел рядом с Эвелин.
Сел, посмотрел в блюдо. Варёный картофель, печёный лук, соус. Три отварные куриные грудки. На отдельной тарелке – хлеб, травы, лук, холмик соли. Себастьян, заняв командорское место, надламывающимся, звенящим голосом прочёл молитву. «Аминь!» – сказали мы все, и Готлиб расторопно наполнил вином тонкостенные фарфоровые пиалы.
– Алле! – громко и радостно сказал он, и мы выпили.
– Хорошее вино у тебя, Себастьян, – с демонстративным удивлением заявил я, и все рассмеялись.
Только сейчас я почувствовал, как голоден. Стараясь не спешить, взялся за трапезу. Эвелин склонилась ближе, полила из судка ломти моих куриц маслом и уксусом. И я услыхал её жаркий быстрый шёпот: «Я тебя обожаю». Жар хлынул в лицо. И, чтобы спрятать от окружающих жгучее, выдавливающее слёзы счастье, я быстро поднял пиалу с вином, и на те несколько секунд, потребовавшиеся мне для того, чтобы скрыть волну этого жара, закрыл пиалой лицо.
Готлиб незаметно встал и вышел. Вернувшись, он кивнул мне: «Горит хорошо».
– Себастьян, – сказал я. – Мы привезли большой железный котёл-ванну. Он сейчас во дворе, и полон горячей воды. Вымоетесь перед сном во дворе, а завтра решишь, где ему постоянное место. Днём приеду – перенесём.
– Где бы вы ни появились, мистер Том, – вдруг звонко сказал Власта, – вы несёте людям спасение, изобилие, счастье! Я вас обожаю.
И она, лучась улыбкой, посмотрела на Эвелин.
– Иначе и быть не может, – слегка кивнув, отвечала она.
– Я тоже его обожаю, – улыбаясь и кивая со значением головой, сказал Готлиб.
И вдруг Симония негромко сказала:
– И я…
Голосок у неё сорвался и пискнул, и все снова рассмеялись – доброжелательно, сладко.
– В твоём хозяйстве ещё прибыток, – преодолевая смущение, продолжил я. – Два серых жеребца и карета. Они принадлежат Симонии как возмещение владельцем дома за нанесённый ей моральный ущерб. Две больших бочки овса мы привезли, и привезём ещё, когда они опустеют. Но ты уже сейчас определи поле, которое весной нужно будет распахать и овсом засеять.
– Завтра же сделаю, – ответил он и добавил: – Эти серые жеребцы такие красавцы… Даже жалко в плуг запрягать.
Отужинав, мы тепло попрощались. Эвелин и Власта обняли детей, жену Себастьяна и Симонию и поднялись в карету. Сел с ними и я, а Готлиб сел на кучерское сиденье. Медленно, по тёмной дороге, мы покатили домой.
Когда мы въехали в северную башню, я не поверил глазам: вдоль главной улицы замка были развешены и зажжены масляные фонари. Каменные стены строений были покрыты янтарно-жёлтыми пятнами. Ветерок слегка качал фонари, и пятна двигались и мерцали, и делали улицу волшебной, сказочной, невероятной.