Люди Солнца
Шрифт:
– Вот уж не знаю.
– Так я сообщаю тебе. В большое и плоское железное корыто выливаешь расплавленный свинец. Жидкий! Идеально ровная и гладкая поверхность! Сверху на него выливаешь расплавленное стекло. Фокус в том, что свинец несравнимо тяжелее стекла, и весь будет внизу, так что они ни за что не смешаются. Остужаешь, вынимаешь стекольный лист… Если песок хороший и стекло получаешь отменно прозрачное, то покрываешь одну сторону амальгамой – и вот тебе зеркало! А зеркало, Томас, при сопоставлении площади, в десять раз дороже простого стекла. Уголь, Томас! Горный уголь – это
– Да, благодарим…
– Но это не всё ещё! Ты помнишь, по какой причине мы стали знакомы с тобой?
– Кажется, помню. Ты купил у нас со стариком сундуки…
– Именно! Добротный, с любовью сделанный корабельный сундук всегда в цене, и в высокой цене! У тебя же здесь есть отличная, просторная кузня. Даже наковальню никто не вывез. Да теперь ещё столько прекрасного дуба и кедра, сколько не снилось бристольским лесоторговцам. А почему в кузне до сих пор не зазвенел молот? Почему в столярном цеху не сидят, склонившись над дощечками, два или три мастера и не склёпывают сундуки? Где самоокупаемость замка?
Я шагнул и порывисто обнял его.
– Какое счастье, Давид, что я тебя встретил! Что бы я без тебя делал?
– Нет, Томас. Это я чтобы делал без своих мальчишек.
Он тоже улыбнулся и также обнял меня.
– Вот что, Давид. Этими торговыми цифрами я всё равно заниматься не буду. Моя стихия – люди, и я хочу видеть себя среди людей. А вот мой юный работник Дэйл, – он, кажется, имеет к этому и способность, и склонность. Возьми его к себе, обучи всему, что сейчас рассказывал мне.
– Сколько ему лет?
– Шестнадцать.
– Где он сейчас?
– Взял у меня триста фунтов и поехал в Лондон покупать пилораму.
– Один?!
– Один.
Давид помолчал. Покивал головой, воздев брови. Сказал:
– Если такой фокус у мальчишки получится, возьмусь обучить его всем торговым тайнам.
Мы кивнули друг другу и он, махнув вознице, пошёл рядом с медленно двинувшимся в Бристоль сыром.
Я повернулся к Эвелин.
– Доброе утро, милая.
– Доброе утро, милый. Знаешь, я совсем не ожидала, что в нашей новой спальне мне приснится такой странный сон!
– Странный сон?
– Очень. Сон-предсказание. Я не решаюсь даже сказать вслух, а, наверное, напишу и запечатаю в конверте. Надпишу на нём дату, а когда она наступит, ты этот конверт откроешь. Хорошо?
– Хорошо!
Я ласково улыбнулся жене, кивнул, и она кивнула в ответ, отступая на шажок и тем прекращая беседу, поскольку увидела, как и я, что приближается, размеренно переступая кривоватыми самурайскими ногами, неподражаемо деловитый Тай.
– Доброе утро, мой волшебный фонарщик, – поприветствовал я его.
– Доброе утро, мастер, – невидимка церемонно поклонился в ответ.
С жёлтым, неподвижным, как у куклы, лицом, пригласил меня следовать за ним. Я с нетерпением зашагал рядом: там, где появляется этот невозмутимый японец – открываются изумляющие чудеса.
Мы проследовали сквозь каретный цейхгауз, потом сквозь лесной склад (на плане замка обозначен цифрой 26), в котором разгружали брёвна с очередного воза. Пришли в будущую лесопильню.
– Там что-то есть? – шёпотом спросил я японца.
– Есть, мастер, – утвердительно ответил он.
– Но они-то как определили? Линза в земле? Небольшой провал?
Он кивнул.
– Они следили за мной. Всё время, куда бы ни шёл. Прятались за углами. Думали, я не вижу. И вот я здесь страшно удивлялся, подпрыгивал. Палочку воткнул и ушёл.
Мы вышли в лесопильню.
– Что будем делать? – спросил я его.
– Подождём, – резанул меня взгляд узких, с неразличимой эмоцией, глаз. – Без денег, без окриков, делают трудную работу. Пусть делают. Достанут спрятанное – тогда посмотрим.
Мы вернулись к почти уже опустошённому возу. Я непроизвольно очень глубоко вздохнул. Почти половина тех штабелей, что мы с Давидом увидели недавно в порту, находилась теперь здесь. Я передёрнул плечами. Безценные, длинные брёвна. Без сучков, с нулевым сгоном. Дуб, сосна, кедр, клён, липа. С воза как раз скбросили последнее бревно, и оно, гулко вскрикнув, пало и покатилось по горке предшественниц. Дивный, ни с чем не сравнимый звук ударившегося о землю древесного ствола пролетел в высоком длинном цейхгаузе. И вместе со звуком этим я уловил отдалённый говорок:
– Вот этот юноша? Это он самый?
– Он и есть. Мистер Шервуд.
От стоявшей возле горки брёвен группки людей отделился и неуверенно подошёл важный, судя по манерам, и неизвестный мне человек.
– Прошу прощения за безпокойство, – вышколенно, почти нараспев произнёс он, – не имею ли я удовольствие говорить с бароном Шервудом?
– К вашим услугам, – сделал я полупоклон.
– Джордж Лэнгли, пайщик лесоторговой компании «Бристольский лес». Правление компании поручило мне умолять барона Шервуда о продаже нам привезённого ему леса в объёме наивозможном…
– Подождите-ка. Это что же, я разговариваю с владельцем «Бристольского леса»? Того самого, который за совершенно грабительские цены поставляет дерево для моей столярной мастерской в Бристоле?
– Прекрасная мастерская! И превосходная мебель!
– Но цены? Мне жена рассказывала – семьдесят восемь процентов себестоимости мебели составляет только цена за ваше дерево. Я не вполне понимаю, что это значит, но мой друг Давид Дёдли сказал однажды по этому поводу одно только слово: «грабёж».