Люди Солнца

Шервуд Том

Из темноты послышались судорожные всхлипывания.

– Пусть выплакаться, – тихо сказал мне побледневший от состраданья Гювайзен.

В этот миг людей в башне прибавилось. Вошли приехавшие с фермы Готлиб, Симония и оба жёлтых монаха, совсем недавно от Августа перешедших ко мне. (Я в последнее время их и не видел – они неизменно пребывали на ферме, вскапывая и удобряя коровьим навозом будущий большой огород.)

– Что происходит? – спросил меня вполголоса быстро подошёдший ко мне Готлиб.

– Ксанфия

увидела на кухонном столе забитых кур, – тихо ответил я ему.

– О Боже!! И подумала, что её Живулечку тоже убьют!

– Вот именно. Не знаю, что делать! Беда, если схватится нервной лихорадкой. Она так мала! Чем лечить?

– Гювайзен! – раздался вдруг из темноты голосок.

– Я стесь, милый Ксанфий!

– Они… – (всхлипывания.) – едят куриц!!!

– Мой милый девойтшка! Но веть ты тоже их кушать. Вчера ещё софсем, фспомни! Чарли с топой рятом ситель и кришаль: «Хо-хо, секотня есть куриц!» И ты ель тоше.

– Нет!! – закричала из темноты Ксанфия. – Я ела какое-то белое мясо!

– Люти всекта етят мясо. Короф, сфиней. Окорокк, котлетка, колпаска…

– Это плохие, плохие люди! Это нельзя, нельзя есть! Это живое!

– Но, милый Ксанфий, если тшеловек не путет есть корофка и сфинка, он умрёт!

И тут шагнул вперёд один из монахов и громко сказал:

– Это неправда!

Я вздрогнул. А он повторил:

– Виноват перед вами за категоричное возражение, добрый и славный фон Штокс, но то, что вы только что сказали, – неправда. – И, шагнув к проёму двери, произнёс: – Наша добрая и любимая девочка! Я хочу сказать тебе очень важную вещь!

– Ты кто? – после нескольких всхлипов спросила из темноты Ксанфия.

– Меня зовут Ламюэль. Я из священников, которые служат Солнцу. И знаешь, какая у этих священников есть особенность? Они никогда не едят никакого мяса. И кур не едят, никто, совсем, никогда.

– Не едят куриц?

– О, нет! Ни за что! Куры живые, и коровки живые, и свинки. Чтобы их съесть – их надо убить. А мы против того, чтобы живых убивали.

– И куриц?

– И куриц.

– А это правда?

Здесь шагнул вперёд второй монах Августа и сказал:

– Совершенная правда, наша милая девочка! Меня зовут Фалькон, я тоже священник Солнца. И мы с Ламюэлем с самого рождения не съели ни одной крошечки мяса. И – выйди, посмотри – нам от этого – никакого вреда!

– Моя Живулечка боится, – сообщила Ксанфия голосом, просящим защиты.

– Чего же она боится? – спросил её Ламюэль.

– Они её схватят! И положат к тем, на столе, в кухне!

– О, это можно всем запретить! Знаешь, кто у нас здесь самый главный?

– К… то?

– Хозяин нашего замка. Дядя Том. Ты же видела – что бы он ни сказал, ему все

подчиняются. Даже Дэйл!

– Да, – спустя паузу ответила Ксанфия. – Видела.

– Так вот! Если дядя Том всем скажет не есть кур – никто никогда не будет их есть.

– А он скажет?!

– Ксанфия, – дрогнув голосом, произнёс я. – Я вот стою здесь, возле двери. И мне так жалко твою Живулечку, что к глазам подступают слёзы. И поэтому я прошу тебя мне помочь.

– Как помочь, дядя Том?

– Выйди ко мне. Мы вместе возьмём Живулечку и защитим её. И пойдём в дом и всем скажем, чтобы не ели кур.

– А коровок?

– Да, и коровок.

– А свинок?

– О да, и свинок, конечно.

Снова полная, на полминуты, томительная тишина. Наконец Ксанфия робко спросила:

– А ты стоишь там один?

Повернувшись к сгрудившимся вокруг обитателям «Шервуда», я требовательно замахал рукой. Все, кивая, принялись, тихо ступая, выходить на плац.

– Один! – сказал я тогда. – Ещё вот со мной наш добрый мэтр Штокс и люди, которые никогда не едят мяса: Ламюэль и Фалькон. Они хорошие, их не надо бояться. Выйдешь?

Спустя минуту послышался стук упавших поленьев. Потом послышался шлепоток босой ножки, и Ксанфия припрыгала на свет. Я присел, протянул к ней руки. Быстро стерев кулачком слёзки, она прыгнула раз, другой – и протянула мне Живулечку. Сердце моё дрогнуло от её такой трогательной, хрупкой доверчивости. Взяв одной рукой Живулечку, я второй осторожно подхватил Ксанфию и выпрямился.

– Какая красивая! – сказал Ламюэль, глядя на курицу. – Можно погладить?

– Да, – кивнула ему Ксанфия.

И одетый в жёлтый балахон монах медленно поднял руку и погладил плотные красные перья. Курица у меня на руках шевельнула, как бы шагая, голенастыми лапами. Потом мы все ласково и осторожно её погладили. И пошли назад, в зал.

Здесь уже все сидели. Напряжённая тишина сковывала пространство. Мы с Ксанфией прошли к началу стола. Я остановился и громко сказал:

– Добрые друзья мои! С этого дня никто в «Шервуде» не будет есть убитых животных. Ни коров, ни свинок, ни кур. Иннокентий!

Носатый встал, поклонился.

– Это откуда?

И я кивнул в сторону разделочного стола на рядок битых кур.

– Купил в порту, – доложил он.

– Увези назад.

– Слушаюсь.

И, выбравшись из-за стола, он принялся быстро укладывать птиц в большую корзину. Тогда Ксанфия, пошевелившись у меня на руках, вытянула руку и указал пальчиком на блюдо с нарезанным окороком. И тотчас Эвелин, Алис, Власта и Анна-Луиза принялись быстро убирать со стола и окорок, и свиной студень, и вяленую солонину, и обильно выложенные колбаски.