Люди Солнца
Шрифт:
– Бэн, мы и так в выигрыше. А если не лопнет?! Ты представляешь, о чём сегодня будут говорить в Бристоле на кухнях?!
И Бэнсон, сделав строгое лицо, шагнул к горке бочонков и схватил… Да, именно, внезапно и крепко схватил задохнувшуюся от неожиданности Колетту. И уже потом, когда Бэнсон, вскинув могучие руки, посадил её на наши бочонки, она начала визжать, пронзительно-громко. Выла, и визжала, и хохотала толпа, а канат, чуть начав вращаться, дер-жал-ся!! Текли секунда за секундой. Встали при виде небывалого зрелища с
И вот Бэнсон, протянув руки, снял Колетту с помоста и, поставив на камни пристани, стал аплодировать. И немедленно зааплодировала толпа, и Колетта, бывшая рабыня, удачливая торговка, хохотушка, всеобщая любимица, оборвала визг и тоже стала заливисто хохотать.
– По две гинеи всем!! – яростно вытаращив глаза, повернулся я к своим мастерам. – Сверх жалованья! По две гинеи!
– Мистер Шервуд! – подошёл ко мне распорядитель. – Вас просят…
Бочонки снимали с помоста, а мои воодушевлённые мастера тащили новый канат, собираясь продемонстрировать всем, что и остальные ими сплетены и от души, и на совесть!
Я подошёл к креслам, поклонился всем. Луис сделал почтительно-приглашающий жест, и я шагнул на помост. Толпа затихла.
– Мистер Шервуд! – громко проговорил Луис. – Поскольку ваш цех до сегодняшнего дня был никому не известен – сообщите нам, как вы намерены маркировать ваши канаты, которые, убеждён, отныне будут покупаться ещё не сплетёнными!
– Джентльмены! – так же громко сказал я и сидящим на помосте, и замеревшей толпе. – Как многие знают, я пригласил в «Шервуд» повара французского короля. Так что теперь немного знаю французский. И сейчас кое-что открою и вам! – И в наступившей тишине закончил: – Нет более удачной маркировки для канатов, чем слово «косичка»! А знаете, как произносится на французском косичка? Не знаете? Слушайте и запомните навсегда: Ко-лет-та!!
И вот тут снова обрушился взрыв крика и свиста. А я повернулся к Луису и, пересиливая шум, добавил:
– А на маркировочном ярлычке будет изображена сидящая на бочонке толстая негритянка.
– Это изумительно, Томас! Это впечатается в любую память!
Воодушевлённые, принимая со всех сторон поздравления, мы шли к таверне.
И вдруг Бэнсон остановился. Я проследил за его взглядом и прочитал висящую на одной из лавчонок табличку:
«Башмачник Йорге».
Мы вошли внутрь. Старый-престарый, совершенно седой мастер натирал смолой нитки.
– Доброго здоровья! – сказал ему Бэнсон.
– Доброго здоровья и вам.
– Скажите, вы – англичанин?
– И да и нет.
– Но у вас… дети – мальчик и девочка.
– Так. Мальчик – главный картограф в Лондоне, имеет уже своих внуков. Девочка замужем за плимутским купцом, очень добрым человеком, и у неё тоже внуки.
И Бэнсон, наклонившись, негромко сказал:
– Я друг аббата Солейля.
И старик, изменившись в лице, на дрожащих ногах стал вставать, уронив недосмолённые нитки.
– Он жив ли?!
– О да. Он скоро будет в Бристоле, и я с радостью, с радостью приведу его к вам!
– А скажите, – спросил я башмачника, – каковы вообще ваши обстоятельства жизни?
– Как у всех стариков, – кивнул он мне. – Жена давно умерла. Ни к сыну, ни к дочери я не поехал – мне нравится Бристоль и нравится мой обувной ящик.
– Заказчиков много?
– Мало. Но я в них не нуждаюсь. Дети мне присылают столько, что я большую часть откладываю для внуков.
– А скажите, мастер… Не возьмётесь ли вы за необычный заказ?
– Какой именно?
– Смастерить бальные туфли для четырёх десятков детей. И по возможности скоро.
– Действительно, заказ необычный.
– Мы возьмём вас жить в форт «Шервуд», это недалеко отсюда. У нас все любят друг друга, у нас всегда весело, и именно у нас остановится тот, кого вы знали под именем аббат Солейль.
– Аббат будет у вас?
– Непременно. И он очень обрадуется, когда увидит, что вы до сих пор верны своему ремеслу.
– Мне нужно уговорить себя, – сказал мастер. – Не могли бы вы зайти через час?
– Зайдём обязательно. Не прощаюсь.
Мы вышли из лавки.
– Зачем бальные туфли? – спросил меня Бэнсон.
– Ксанфия уже умеет ходить. И мы все хотим, чтобы она не просто объявила друзьям о своей новой ножке, но протанцевала на ней, для общего воодушевления и восторга. А сделать это лучше на детском балу. Гювайзен Штокс прекрасный учитель танцев!
Разумеется, Бэнсон остался с Томиком и Алис. И я один зашёл к Йорге и перевёз его в «Шервуд». Мы выделили старику прекрасную комнату, с большим окном. А башмачную мастерскую он устроил в мастерской Брюса, в которой теперь непрерывно толпились дети «Шервуда», примеряя заготовки туфель и обсуждая предстоящий бал.
Штокс действительно умел увлечь. Он с такой грацией вёл в ученических танцах Кристину Киллингворт, что Милиния, обучившаяся уже игре на клавесине «Орландо», иногда забывала играть, зачарованно наблюдая за ними, и пара кружилась только в сопровождении скрипки.
Резко и решительно поменялось отношение необъявленного превосходства мальчишек перед девочками. Девочек было мало, а танцевать в паре хотелось всем. (К слову – мальчишек у нас ещё прибавилось: четверо «портовых» пришли в «Шервуд» и остались у нас жить.) И маленькие принцы, даже те, кто прошёл лабиринт, терпеливо сидели на скамьях и ждали, когда освободятся маленькие принцессы Грэта, Бигюль или Файна. Настоящий взрыв воодушевления происходил, когда от кухонных дел освобождалась Омелия: она танцевала лучше всех.