Люди сороковых годов
Шрифт:
Да-да, именно с этого броневика БА-27, двухбашенного, с пулеметами, производства московского завода АМО, Ленин и произнес свою знаменитую речь у Финляндского вокзала, а затем проехал на нем через весь город к штаб-квартире своей партии, которая разместилась во дворце, принадлежавшем до революции фаворитке царя Кшесинской. Этот броневик сохранялся в полку до 1934 года как реликвия. Он стоял в гараже, и тогдашним курсантам Потькало, ныне командиру роты технического обслуживания, и Меняйло, нынешнему помощнику командира по хозяйственному обеспечению, была доверена высокая честь — регулярно чистить и смазывать боевую машину, ставшую исторической.
Но как же полк начал войну? Я принялся расспрашивать об этом капитана Ивана Никитича Довгалюка — он в ту пору был лейтенантом и командовал танковым взводом, располагавшим боевыми машинами БТ-4…
— А начинали войну мы здесь, вот в этой роще, — сказал мне капитан. Мои брови непроизвольно полезли вверх от удивления, неужели же бывают в жизни такие поразительные совпадения: полк пришел как раз на тот рубеж, с которого он начал войну! Взглянув на меня, капитан усмехнулся: — Давайте-ка прогуляемся в лес, это совсем недалеко…
За нами гурьбой повалили молодые артиллеристы, им тоже хотелось послушать рассказ ветерана. И вот мы в глубине леса. Тихо. Так тихо, что малейший шорох остекленевших тонких веточек лесной акации отдается эхом на опушке. Падает и тает снег. До неправдоподобия зеленая ноябрьская трава упрямо расправляет свои стебельки, и только в больших и широких лунках аккуратными белыми кругами оседает кристаллизующийся ледок, да ровные прямые линии старых окопов белым пунктиром рассекают поляну.
— Вот здесь мы и начали войну, — задумчиво говорит Иван Никитич Довгалюк, — вот здесь. — И он показывает рукой на опушку леса, где особенно много заросших бурьяном и засыпанных снегом лунок. — А немцы шли вон с той стороны… Что делалось тогда… Разве найдешь слова, чтобы рассказать?..
И он нервным движением расстегивает шинель, чтобы достать из кармана портсигар. На кителе капитана на мгновение взблескивают четыре ордена и медаль. Он жадно затягивается папиросой, отмахивается от дыма и продолжает:
— Против нас шли волна за волной немецкие Т-3 и Т-4. Их было очень много. А сверху — сотни самолетов. Как зверски они пикировали на нас!..
Мы молча слушаем ветерана полка. Он говорит волнуясь, отрывисто, прошлое явственно встает перед ним, и эта удивительная тишина нервирует его сильнее, чем канонада; так странно видеть безмятежное спокойствие на том самом рубеже, где сорок один месяц тому назад он впервые услышал адский грохот войны.
— Честное слово, тогда было трудно думать, что мы доживем до того дня, когда здесь опять будут вот так нахально прыгать зайцы, — сказал он вдруг, улыбнувшись и показывая на путаный заячий след на пороше, и замолчал.
Кто-то невпопад переспросил:
— Так вы, значит, Иван Никитич, с первого дня?
Капитан снова улыбнулся:
— Тогда точно. Как в песне поют:
Двадцать второго июняРовно в четыре часаКиев бомбили,Нам объявили,Что началась война…И, немного успокоившись, он начал подробно рассказывать о первом дне войны:
— Так вот и нам
Присев на заросшей травой бровке старого окопа, офицеры внимательно слушали капитана. Показывая рукой на рощу, на лощину, на вскопанные поля, он воссоздавал картину одного из тех первых боев, в которых был надломлен ударный таран немецкой армии.
Гитлеровцы рассчитывали с ходу прорваться в глубь страны на этом участке до того, как подойдут наши оперативные резервы. Но они наткнулись на ожесточенное сопротивление. Наши пехотинцы, кавалеристы, танкисты действительно стояли насмерть.
Битва становилась все более кровопролитной. Фашисты продвигались вперед, но на каждом километре оставались сотни их могильных крестов и десятки страшных, черных скелетов горелых машин с облизанными пламенем крестами на башнях.
Вот так полк и воевал до второго июля, когда его отвели на ремонт и перевооружение. Танков тогда не хватало, и полк преобразовали в 123-й отдельный танковый дивизион имени Котовского. Этот дивизион принимал участие в зимнем наступлении под Москвой в составе 1-й Ударной армии генерал-лейтенанта Кузнецова, начиная от Яхромы, почти что рядом с катуковцами. Потом он воевал на Северо-Западном фронте, опять-таки в составе 1-й Ударной армии, близ Валдая. В ноябре 1942 года участвовал в разгроме 16-й немецкой армии фон Буша.
А летом 1943 года, когда готовилось наше большое наступление на Харьков, дивизион снова стал полком — на этот раз 61-м отдельным гвардейским танковым полком прорыва. И в августе он, снова плечом к плечу с катуковцами, участвовал в наступлении на Курской дуге — курс держали на Томаровку и дальше на юг. Прошло несколько месяцев, и снова переформирование: теперь полк принимает мощные артиллерийские установки на гусеничном ходу и превращается в тяжелый полк самоходной артиллерии.
Свое новое оружие полк испытал, когда его перебросили на ликвидацию Никопольского плацдарма гитлеровцев на левобережье Днепра: в боях с 20 по 30 ноября 1943 года полк подбил и сжег 26 немецких танков, 5 самоходных орудий, 10 пушек и истребил триста вражеских солдат, потеряв всего 6 самоходных орудий, один танк и десять артиллеристов. Гвардейцы полюбили свое новое грозное оружие, уверовав в его большие возможности…
И вот уже наступил 1944 год. В феврале полк получает подкрепление, новую боевую технику. Командование им принимает подполковник Кобрин, «кровный артиллерист»: он возле пушек с 1935 года, а в самоходной артиллерии — уже целый год. Техника на этот раз полку дана наилучшая, и когда полк, принимавший новые самоходные установки под Москвой, в Пушкинском районе, погрузился в эшелон и отбыл снова в действующую армию, настроение у всех было приподнятое. Все были уверены, что отлично выдержат новый боевой экзамен.