Люди советской тюрьмы
Шрифт:
Надзиратели вталкивают меня в большую светлую комнату, но сами в нее не входят. Комната залита солнечным светом, таким радостно-приятным и слегка режущим глаза после сумерок тюремных коридоров. Лучи солнца огромными прямоугольниками, с множеством танцующих в них пылинок, ложатся на пол из двух высоких зарешеченных окон. А за окнами "воля": крыши домов, широкие улицы окраин и уходящие к горизонту просторы степи, покрытой белой искрящейся пеленой снега.
Отвести глаза от этого чудного зрелища меня заставил тонкий, альтовый голос:
— Ваша
— Бойков, — машинально отвечаю я.
Сидящий за столом, в простенке между окнами, угрюмый и очень прыщеватый юноша в грязновато-белом халате и резиновых перчатках ищет мою фамилию в длинном списке и, найдя, ставит против нее карандашом крестик.
Кроме стола, в углу комнаты стоит стеклянный шкаф с раскрытыми дверцами и больше ничего нет. В шкафу множество банок, бутылок и несколько пульверизаторов, похожих на те, из которых опрыскивают садовых вредителей.
— Разденьтесь догола, — говорит мне юноша. Раздеваюсь. Он берет из шкафа пульверизатор и опрыскивает меня с головы до ног какой-то очень вонючей жидкостью.
— Для чего это? — спрашиваю я.
— От заражения проказой.
— Помогает?
— Не знаю.
— Зачем же вы меня поливаете этой дрянью?
— Приказано продезинфицировать, — угрюмо бурчит он почесывая большой сизый прыщ на щеке.
— А где прокаженный басмач?
— Замолчите! Мне запрещено разговаривать с подследственными, — спохватывается юноша. Разноцветные прыщи, украшающие его лицо, слегка бледнеют.
— Ответьте только на один вопрос, — настаиваю я.
— Ну?
— Его расстреляют или отвезут в лепрозорий?
— Должно быть, в лепрозорий.
— А меня куда?
— Не знаю. Да замолчите же вы, наконец! — тонкоголосо вскрикивает он, и его прыщи багровеют.
По обе стороны стола, в комнате две двери. Открыв одну из них, юноша выбросил в нее ворох моей одежды, а на другую указал мне:
— Пройдите туда и подождите.
За дверью оказалась маленькая и холодная комнатушка, "меблированная" единственной трехногой скамейкой с круглым сиденьем. Я присел на нее и погрузился в молчаливо-тревожное ожидание.
"Куда же теперь меня потащат?" — думал я.
Ждать пришлось недолго. Через пару минут в дверь просунулась прыщеватая физиономия и, вместе с узелком моей одежды, бросила мне два слова:
— Быстрее одевайтесь!
Только что пропаренная горячая одежда сильно воняла чем-то химически-едким, но надевать ее было приятно. Мое иззябшее тело сейчас же согрелось.
— Готовы? — крикнул мне прыщеватый юноша.
— Уже, — ответил я.
— Ну, идите сюда. — Он позвал моих "телохранителей" и те снова повели меня по тюремному коридору. На этот раз они не хватали меня под руки и не заставляли участвовать в "беге с препятствиями". В этом не было необходимости; к лестнице мы не приближались.
— В новую камеру ведете? — спросил я надзирателя слева.
— Куда же еще? В общую. Вот в эту, —
На ней крупно выведена надпись мелом:
"Общая № 16".
Из-за двери доносится сдержанный гул множества голосов. Похоже на гигантский улей.
"Как-то я буду жить там?" — врывается в мою голову мысль и мгновенно сменяется другой, беспокойной и мелко-практической:
"Мои вещи. Скудные, но необходимые заключенному. Надо их добыть из камеры "настоящих".
Обращаюсь к надзирателям:
— Я оставил в прежней камере вещи. Как бы их получить?
— После получишь. Не пропадут, — успокаивает меня надзиратель справа. — Твои вещички тоже должны пройтить дизынфекцыю. И усмехаясь добавляет:
— Ну и панику произвел этот ваш заразный басмач. На всю тюрьму.
Глава 15 ОБЩАЯ ПОДСЛЕДСТВЕННАЯ
Перешагнув порог новой тюремной камеры, я был подхвачен чем-то вроде вихря. Что-то огромное навалилось на меня, облапило швырнуло вправо и влево, стиснуло и закружило.
На мгновения из этого вихря показывались две огромные ручищи, удивительно знакомая мне лунообразная, мясистая физиономия и вырывались произнесенные знакомым голосом восклицания:
— Мишка! Контра! Ты еще живой? Ух ты, Мишка! Кое-как вывернувшись из тисков вихря, я метнулся в сторону, споткнулся, но упасть не успел. Мускулистые, широколадонные руки схватили меня, и я увидел перед собой широчайшую улыбку на лунообразной физиономии "короля медвежатников" Петьки Бычка. Увидел и обрадовался, как близкому и родному человеку. Мы обнялись и расцеловались. Мои кости хрустнули в его мощном обхвате, я застонал, и лишь после этого он пустил меня. И вдруг спохватился:
— Чего мы сохнем тут возле параши? Пошли на мое место. Протискивайся за мной.
Сказать это было легко, а сделать — трудновато. В камере полновластно царила теснота. Места для всех заключенных явно нехватало. Люди здесь сидели вплотную друг к другу, так сказать, вповалку. Один упирался в соседа плечами, другой — спиной, третий — согнутыми коленями. Из массы полуголых и грязных людских тел россыпями грибов торчали головы, безобразно остриженные по-тюремному.
"Как же они спят? Если для сидячих места мало, то где же его найти лежачим?" — думал я, с трудом продвигаясь по камере вслед за Петькой.
Он разгребал человеческие тела, как ледокол торосы, не обращая внимания на ругань и протесты теснимых им.
— Куда прешь, слон? Не наступай на живых людей! Осторожнее! Ой, ногу придавил! — кричали ему со всех сторон.
— Потеснитесь, гады! Освободите проход! Не буду же я через вас летать. Меня гепеушники полетам еще, не научили, — огрызался он.
Наконец, мы кое-как добрались до петькиного места, на котором лежал его "сидор". Петька уселся на него и пригласил меня:
— Садись рядом.