Люди трех океанов
Шрифт:
Тут мы узнали друг друга. Он оказался тем самым большевиком, который приезжал в Гатчину и командировал меня на разведку «дикой дивизии». Снял очки, начал протирать и объявил, что ввиду моих заслуг перед революцией можно простить мои прегрешения перед наукой.
Но с наукой я не расстался. Поскольку в партии меня оставили, я прямиком в академию, к декану: как, мол, насчет нашей договоренности? Теперь он уже не стал сопротивляться. Зачислил меня на подготовительный курс. Шесть лет просидел за книгами и кое-чему научился. Академию окончил с отличием. Но в учетной карточке долго значился тот выговорок…
— Без
— Давайте подымим. — Комдив тоже взял папиросу из портсигара Степана, прикурил от «бычка» Кузьмы и шлепнул себя по коленке: — В общем, ясно, где черти зимуют? А теперь оставьте нас с Рудимовым.
Все вышли. Гарнаев без дальнего захода сказал:
— Каково твое мнение об Атлантове?
— Смотря в каком смысле, — замялся Степан.
— В самом обычном, человеческом.
Рудимов задумался:
— Вообще-то…
— Не надо мне этих самых «вообще», — оборвал комдив. — Говори, как думаешь. Ну, вот, к примеру, тебе пришлось бы лететь в бой, взял бы его в ведомые?
— Так я с ним летал.
— Ну и как?
— Нормально.
— А другие за ним пойдут?
— Должны.
— Не то слово — должны. Этого мало.
— Думаю, пойдут.
— Ну, вот и хорошо. Такого же мнения и Гай, и Яровиков. Мыслим назначить Атлантова замом командира полка. Значит, ошибки не будет. А теперь разговор о тебе. Врач докладывал, плохи твои дела с ногой. Может, стоит передохнуть? Недельки две. Отправим в тыл, наберешься силенок и опять за работу.
— Разрешите подумать, товарищ генерал, — полусговорчиво попросил Степан, и они оба вышли на улицу.
Дождь перестал. Над входным створом аэродрома аркой повисла радуга. Один ее край упирался в лес, а другой в речушку, огибавшую летное поле. Из той арки, как в сказке, вышла Лилька. Увидев Степана, она сняла пилотку и побежала навстречу. Рассыпавшиеся волосы ее охряно горели под косыми лучами приземлявшегося солнца. Рудимов тоже заковылял ей навстречу.
— Степ-а-а! — запыхавшаяся Лилька подлетела к Рудимову, протянула руки, но, увидев комдива, опустила их, остановилась: — Здравствуйте.
Генерал скользнул взглядом по Лилькиным волосам и зашагал к ждавшей его машине.
— Ну, рассказывай, как живешь, — подступила Лилька к Степану и обдала теплым дыханием.
— Да вот живу. — Рудимов развел руками, и так ему захотелось обхватить Лильку за худенькие плечи и прижаться щекой к ее паутинным волосам. Но он стоял растерянный, чуточку глуповатый. Неведомо откуда появился Шеремет и с ходу прокомментировал Степаново замешательство:
— Пилот как умная собака. Все понимает, а сказать не может.
— Вот именно, Кузьма. Понимает все, кроме одного: лезет туда, куда ее не просят, — отрезала Зародова, подхватила Рудимова под руку и, приноравливаясь к его неровной ходьбе, повела к столовой, на ходу что-то рассказывая и смеясь.
ШАР ЗЕМНОЙ НА КРЫЛЕ
— Видишь синий самолет?
— Вижу.
— А «ягуара» на борту?
— Неужели
Каждое утро комиссар Гай на пятнадцатиминутной политинформации коротко говорил о положении на фронтах. Вывесив в столовой во всю стену карту, он тыкал в нее прокуренным пальцем:
— Немцы потеряли несколько авиадивизий, лишились лучших асов авиации. Теперь развернулось наше наступление по всему фронту.
Нередко Серафим Никодимович отступал от информаторского стиля и начинал говорить просто, по-своему, порой ломая не только пропагандистские каноны, но и грамотную речь. Ему прощали лингвистические слабости лишь потому, что он умел сообщать людям что-то новое. Гай прочитал неведомо где добытый текст указания фельдмаршала Клейста командующему 1-й танковой армией генералу Макензену: замедлить темпы отступления, дабы дать возможность эвакуировать военное имущество и создать новый рубеж обороны на Таманском полуострове. Потом Гай сообщил о наших затруднениях — плохо с горючим. Надо беречь каждую каплю бензина.
Летчики уже знали, что немцы отброшены на рубеж Северный Донец, Красный Маныч, Белая Глина, Армавир, Лабинская. Понесли поражение оперативная группа «Холлид» и ее соотечественница, опрометчиво названная «Доном». Перестала существовать заново сколоченная 4-я танковая армия. Будто разрубленная клинком надвое, распалась армия Макензена: одна часть отползла к устью Кубани, другая — к низовьям Дона. Остатки дивизий отходили на Таманский полуостров. Рудимов, водивший туда штурмовую группу, видел, как по дорогам, шедшим на Тамань, ползли грузовики, танки, артиллерийские тягачи, конные обозы, а по обочинам то двигались, то залегали потрепанные в предгорьях войска. Их было много, но уже чувствовалась та перемена в боевых порядках, за которой угадывалось начало губительных беспорядков.
Хотя Степана назначили штурманом дивизии, в управлении для него не оказалось самолета. Может, потому, что он наотрез отказался ехать в тыл на «ремонт», как сказал Гарнаев. Как всегда, выручил Яровиков: только что получил пятибачный Ла-5, но сам остался на своем стареньком, потрепанном трехбачном, а новый передал Рудимову:
— С богом!
Первые полеты принесли успокоение. Степан опять почувствовал себя в привычной колее полковой жизни. Ходил во главе группы, а иногда на пару с Атлантовым на барраж, штурмовку, прикрывал пехоту, сопровождал бомбардировщики. Казалось, все шло своим чередом.
Но где-то на восьмом — десятом вылете почувствовал себя неважно. Начали ныть потревоженные высотами и перегрузками раны. Предсказывали дурную погоду — дождь и бурю. Но еще мучительнее саднила душу другая неизлечимая рана. Трудно сказать почему, но Степан твердо уверовал, что рано или поздно он сквитается с тем, кто изуродовал его, — с тем синим «мессером» с цифрой «21» и двумя рядами крестов.
И он его увидел. Узнал по повадке. Будто видение он появлялся над аэродромом, когда наши летчики возвращались с задания. Они приходили в одиночку и спешили на посадку: бензобаки почти пусты. И тут он вываливался неизвестно откуда и нападал хищнически, стремительно. На глазах всего полка поджег одинокий Ла-5. Летчик погиб. Но как только подходила группа, даже пара самолетов, он так же внезапно исчезал, как и появлялся.