Люди в летней ночи
Шрифт:
Еще в тот же день приветливая старушка — хозяйка соседнего хутора, знавшая, как обстоят тут дела, навестила отца с дочерью и принесла кое-что для ребенка. Она застала обоих обитателей избы уснувшими на той же широкой кровати, где обычно они спали и ночью. Девчушка Силья спала на боку рядом с Кустой, и рука отца очень ловко поддерживала ее голову; не многие матери умеют так спать рядом с ребенком, — решила про себя сердобольная старушка, прежде чем решилась подать голос и разбудить их.
Кусте казалось, будто после этой болезни дочки он обрел ее во второй раз. Выздоровление Сильи стало радостным временем, и, глядя на нее со стороны, Куста не раз думал, что было бы, если бы он потерял этого последнего оставшегося в живых ребенка. Но уж коль она все же поднялась с постели, у нее, стало быть, еще есть какие-то дела на этом свете. И Куста частенько сосредоточивался на той особой
Полностью выздоровев, Силья росла, казалось, быстрее, чем прежде. Случалось иногда, что она уходила за пределы принадлежащего им участка, и это сделалось причиной постоянного беспокойства Кусты: он не хотел, чтобы Силья, подобно детям Мийны, слонялась по деревне. Однако оказалось трудно вразумительно объяснить ребенку, чего не следует делать, и Силья в своих вылазках иногда допускала оплошности. Однажды в пору жатвы, воскресным вечером она вместе с детьми Мийны забрела куда-то на отдаленный участок какого-то арендатора, где была толока, и, как водится, взрослые там вовсю смеялись и озоровали; Силья впервые видела такое, и ей было весело — до тех пор, пока не раздался с опушки леса строгий голос отца, окликнувшего ее. Тогда все, прервав работу, уставились на бедняжку Силью, глядя, как она идет от веселых баб к ожидавшему ее Кусте. Наказание было хуже любой порки, которой, впрочем, не последовало. Отец взял дочь за руку, и так они пошли в вечерних сумерках через рощу, по дороге, местами вязкой и грязной. Жидкая грязь хлюпала между пальцами ног Сильи — девочке не приходилось выбирать, куда ступить. Так, не обменявшись ни словом, пришли наконец домой. Силья устремилась было прямо в избу, но отец принес из сауны ведро воды и велел ей сперва вымыть ноги — то были первые его слова за все время, пока они возвращались.
По мере того как Силья росла, она, случалось, допускала более или менее серьезные оплошности, которые, пожалуй, отчасти происходили именно потому, что строго воспитывать дитя Куста был не в состоянии.
Наконец настала пора учить Силью читать. В деревне, где находилась церковь, Куста приобрел в лавке новехонький букварь, принес его домой столь же торжественно, как всякую другую покупку, и принялся обучать Силью буквам и чтению по слогам. Какая-то деревенская девчонка, с которой Силья тогда сдружилась, пришла однажды к ним, и обе что-то бормотали над букварем. После этого Куста заметил, что Силья знает в букваре такое, чему он ее еще не учил, и даже кое-что, чего он, Куста, даже толком не понимает, и ему казалось, будто ребенок позволил себе нечто непозволительное.
Силья сначала ходила в две передвижные школы [12] , затем в народную школу в соседней деревне за полтора километра от дома. Однажды в воскресенье, в конце зимы, когда Силья уже ходила в последний класс народной школы, отношения между отцом и дочерью неожиданно обрели новый оттенок. В тот долгий воскресный день была оттепель. Куста по своему обычаю лежал на кровати, а Силья листала учебник, словно от нечего делать. Поскольку времени было вдоволь, она просматривала и читала то, чего еще не проходили, иногда обращалась к отцу. Если говорилось просто так, Куста ничего не отвечал и не открывал глаза, но если дочь прямо спрашивала о чем-либо, тогда отец разлеплял веки и давал какой-нибудь ответ. В то воскресенье Силья листала Священную историю, в начале которой была карта Палестины, или Святой земли. Это вызвало несколько вопросов: действительно ли существовали Иерусалим и Вифлеем? И существуют ли они сейчас?
12
Передвижная школа по начальному обучению грамоте была организована церковью и Финляндии до учреждения народной школы.
— Небось существуют, раз они есть на карте.
— А почему это называют Святой землей?
Тут понадобилось пространное объяснение, причем Куста обнаружил, что его познания весьма скудны. Но в одном месте говорилось о Иерусалиме более подробно и упоминалось о его уничтожении, и тогда Куста вспомнил, что в конце Псалтыря есть длинная история о его разрушении, которую иногда прежде, в Салмелусе, вот такими же долгими тихими воскресными вечерами мать заставляла его читать вслух. Куста встал с постели, быстро подошел к угловой полке и
Силья читала и удивлялась про себя, что в Псалтыре написано такое…
«Тогда пошел Веспасиан по приказу Цезаря на Галилею, которая была богатой провинцией и густо населенной, грабил ее, разорял и жег все так, что грабежам, разорению и пожарам не было ни конца, ни краю. И убили там множество иудеев: за один раз пятьдесят тысяч крепких мужчин, набранных в солдаты, и кроме того женщин, детей и другого народа. И не было пощады ни молодым, ни старым, ни беременным женщинам, ни младенцам в колыбелях. Одним мановением руки Веспасиан обратил в рабов шесть тысяч молодых мужчин и послал их в Акайю, срыть узкий перешеек между двумя морями. В рабов превратили тридцать тысяч иудеев-солдат, а пятьдесят тысяч покончило с собой, бросившись в отчаянии с высокой скалы… Затем завоевал он их город Гадар и с бывшим у него в подчинении военачальником Плацидусом убил почти тридцать тысяч убегавших из города жителей и две тысячи взял в плен, а остальной народ, спасавшийся бегством, бросился в воды реки Иордан, и трупы утопших несло течением вниз, в озеро Асфальт, прозываемое Мертвым морем».
В тихой по-воскресному избе девочка продолжала читать. Отец лежал на кровати и слушал. Силья читала и читала, останавливаясь и переводя дыхание порой в неподходящих местах, пока не добралась до конца:
«И потому пусть никто не думает, что зло может остаться безнаказанным, ибо безбожникам воистину будет то, что случилось с Иерусалимом. Об этом положено нам думать со всей серьезностью и запечатлеть в сердце своем, покаяться в грехах и обратиться с истинным чувством ко Христу. Аминь».
Дочитав до этого места, Силья быстро перелистала оставшиеся страницы до конца и, словно освобождаясь от всего, стала читать там, как детскую считалку: «Явись, Исусе, к нам сюда — Коль дочитаю до конца — И вознести дозволь хвалу — Во славу Господа Отца — Нас к вере чистой призови — И Святый Дух для нас яви — Чтобы нам праведными быть — И ближнему добро творить — В трудах терпенья нам пошли — Чтоб крест нести достойно свой — И жажду духа утоли — Ты этой книгой золотой». И затем еще добавила: «И да славен будет Господь во всем».
Затем деревянный переплет книги со стуком захлопнулся. Отец оставался в кровати неподвижно, словно желая лучше прочувствовать услышанное. А у Сильи пылали щеки, какое-то время она в растерянности ходила взад-вперед по комнате, будто вспоминая, что же ей делать дальше. Во дворе продолжалось все то же тихое, оттепельное воскресенье. И хотя полдень давно уже минул, но в воздухе, на земле и среди ветвей было еще много света и очарования. Силья покрыла голову платком и натянула рукавицы, выжидая, скажет ли что-нибудь на это отец. Но отец все также лежал на спине, закрыв глаза, слегка откинув голову назад, так что Силья видела его подбородок, дырочки ноздрей и глазные впадины. Увиденное так лицо казалось странно чужим. И Силья как бы убежала от него, выскочила во двор и, встав там без долгих раздумий на лыжи, скатилась вниз на берег и на лед.
Подтаявшая лыжня под легкой девчонкой была скользкой, как неправедный путь. А по льду, с которого стаял весь покрывавший его снег, лыжи скользили еще лучше. В одном месте даже открылась вода, лишь узенький перешеек соединял озерный лед с береговым припаем. По этому-то перешеечку удачно промчались лыжи Сильи. Силья, все еще во власти возбуждения, вызванного чтением, вскоре обнаружила себя у самого края открытой воды. Там она остановилась, какое-то мгновение в ушах у нее был лишь шум пульсирующей крови, но почти сразу послышался треск, точно такой же, какой она слышала, когда больная мать навсегда исчезла из дома. Теперь этот треск был потише, но раздался где-то совсем рядом, словно шепча на ухо какие-то обвинения… Это треснула полоска льда, по которой Силья только что проскочила. Девочку охватил страх, она отчаянно устремилась к берегу, но перед нею была лишь вода, по-весеннему бурая вода. Все колебалось под ногами. За треском льда и стуком сердца, казалось, слышится и голос отца. Что ж теперь с нею будет? Не только позвать на помощь, просто крикнуть она была не в состоянии, лишь замерла слегка ссутулясь, с искривившимся в плаксивой гримасе лицом. На дороге было два воскресных лыжника, они остановились. Силья наконец закричала, пытаясь разглядеть окна своей избы за голыми береговыми деревьями.