Люди в летней ночи
Шрифт:
— Отнеси только дрова и растопи, быстрее сможем пойти в сауну, — сказал Куста.
Так их голоса поприветствовали друг друга. И обычные занятия субботнего вечера выполнялись с приятной легкостью отцом и дочерью, которых сближало взаимное теплое чувство. Глубокое ощущение счастья очистилось в течение этого лета от деталей и взглядов — несущественных или же таких, которые даже были помехой.
Лишь после сауны, когда Куста, сидя в исподнем у окна, расчесывал свои еще густые волосы, а Силья, словно белое видение, тихонько хлопотала в кухне у плиты, лишь тогда заговорили о делах. Отец расспрашивал, оглядываясь через плечо, насчет дома, где квартировала Силья, о котором сам он мало что знал. Когда при этом выяснились какие-то подробности, не очень-то ему понравившиеся, он не стал толковать об этом дочери, а продолжал расспрашивать и вставлял замечания таким манером, словно показывая этим разговором, что их мнения обо всем совпадают. Вот так сидел старый хозяин хутора, дочь могла видеть его крупный, породистый профиль на фоне окна сейчас так же, как когда-то
Тихонько, опасаясь, как бы не скрипнула дверь, Силья выскользнула во двор, в еще по-весеннему густые сумерки. Гроздья цветов черемухи на дальнем берегу озера и по ту сторону водной глади, у дороги, казалось, висели в этих сумерках. Голоса пичуг вблизи жилищ постепенно умолкали, но можно было расслышать, как в отдалении, в большом лесу подавали голоса птицы покрупнее, которые затяжными, долгими трелями истолковывали по-своему глубинный смысл северной ночи в начале лета, ради которого они так радостно преодолели свой длинный путь. Уже свиты гнезда, и в них уже появились яйца… Описывая северную летнюю ночь, автор замечает тут, что он поддался чарам знакомых литературных приемов. Цветы в сумерках под бледным небосводом, приглушенная музыка природы, одинокая, глядящая куда-то вдаль девушка, которой, как замечает творец картины, он придает внутренние и внешние черты одного далекого человека…
Силья Салмелус то стояла, то медленно ступала, прислушиваясь и воспринимая всем своим существом эту летнюю ночь.
Потихоньку она прошла в конец мыса, относящегося к их участку, к кустам на самом берегу и присела там на ствол вывороченной с корнем березы. Ее юная душа как бы расширилась и осмелела. Никто и ничто не явилось бы сюда беспокоить ее. Место это находилось в стороне от чьих бы то ни было путей. А в избе, на расстоянии крика отсюда, чутким сном спал отец.
Водная гладь с ее берегами и островами и их отражением простиралась перед нею, будто на какой-то картине; такие ей уже доводилось несколько раз видеть. Все то, что на берегу поднималось над водой, отражалось в ней, словно уходя вниз головой в глубь озера. Все то, что сейчас слышала, чувствовала Силья, как бы старательно внушало ее сознанию хрупкое добро, казалось, окружающая природа шепчет ей, мол, если ты еще о чем-то томишься, то всему сущему тут не остается ничего другого, как только лелеять твое томление. Она внимала обращенной к ней речи природы распахнув глаза, которые, подобно озеру, вбирали в себя всю открывшуюся перед ними картину. Ведь эта шестнадцатилетняя девушка была лишена многого, что могло бы у нее быть и что, она иной раз слыхала, вроде бы некогда было ее, но чего осознанно желать не могла. Вероятно, потому-то и немного увлажнились ее расширившиеся глаза и негромкий вздох вырвался из груди в эту летнюю субботнюю ночь, когда она пришла из конфирмационной школы домой навестить своего остававшегося в одиночестве отца. Да, отец, спящий сейчас там, в доме, действительно одинок… Эта мысль выявила и подоплеку ее грусти, она подумала, что как бы охраняет отца. Так девочка Силья словно бы заглянула в себя и обнаружила свое женское начало…
Ночь углублялась. Силья встала и прошла несколько шагов по берегу, чтобы там, дальше, подняться обратно к избе. Но захотелось остаться — пейзаж сильно оживила показавшаяся из-за острова лодка, вероятно, кто-то просто плыл мимо — с юга на север. По ритмичным всплескам весел можно было определить настроение гребца. Летняя ночь влияла и на него, диктовала ход его мыслей и даже паузы между гребками. Эти приближающиеся звуки не тревожили Силью, а лишь наводили на размышления… Она как-то безотчетно сорвала росший на земле цветок и смотрела на приближающуюся лодку, стоя к ней боком. И гребец на миг опустил весла, будто в ответ на движение девушки, хотя он наверняка еще не мог ее видеть. Похоже, он не спешил никуда по делу, а просто наслаждался ночной лодочной прогулкой, — это был какой-то парень, незнакомый, одетый не по-рабочему, но и не празднично, что было видно даже с берега, где стояла Силья. Очевидно, кто-то из тех семейств, кому принадлежат находящиеся вдалеке дачи, решил просто покататься на лодке. Силья была почти уверена, что видела его на неделе в деревне, у церкви, он ехал на велосипеде… Потому-то она так хорошо разглядела теперь его одежду… Нос у него вроде бы был с небольшой горбинкой, а в разговоре с хозяйкой пекарни он то и дело обнажал передние зубы… Да, это именно тот парень, теперь он подплыл уже совсем близко, они могли видеть друг друга… Пальцы Сильи разок-другой ущипнули цветок, карие глаза взглянули разок-другой из-под длинных ресниц, затем она пошла к избе, каждый шаг был словно бы маленьким событием, словно бы утверждал что-то. Идя вот так, она не оставила без внимания, что парень на озере, в лодке, у нее за спиной, все еще держал весла на весу. Лишь после того, как она скрылась за кустами и с озера ее какое-то время не было видно, она услыхала, как парень сделал несколько гребков и снова замер на миг. И когда наконец она услыхала, что он удаляется, ритм весельных ударов был иным, чем прежде.
Наверное, уже полночь. Сколь же долго пробыла там, на мысу, Силья? Войдя в дом, она заметила, что принесла на своей одежде дыхание ночной свежести. Она все еще держала цветок; возникло желание сохранить все то, что последовало за нею с мыса.
Спать
Отец неподвижно лежал на спине, его дыхания не было слышно, было что-то слегка пугающее в отцовской позе. Силья вспомнила, что дедушку нашли умершим в риге, никто не видел, как он умирал… Может, отец все-таки не спит, хотя и не говорит ни слова? Спросить его Силья не решилась. И подойти поближе, посмотреть — тоже. Она глядела по очереди в каждое из трех окон. И всюду она видела ночь, теперь вроде бы еще более сгустившуюся, чем давеча. Отражения в озере замутились.
Наконец с кровати, где лежал отец, послышалось какое-то шевеление и еще негромкий звук, словно сдерживаемое покашливание. Отец приподнялся, сел и затем пошел к окну, из которого виден был мыс. Опершись на подоконник, он постоял там неподвижно. Потом, вздохнув, повернулся и заметил Силью в другом конце комнаты.
— Ага, ты уже вернулась, — сказал он старческим, чужим, сонным голосом, пошел к кровати и снова лег. Силья поняла, что, поднявшись, отец сперва не заметил ее.
В сумерках комнаты, в другом углу можно было различить беззвучно двигающуюся фигуру девушки, она белела, пока не исчезла в кровати. И затем весь дом погрузился в сон. Снаружи, со стороны озера уже давно не доносилось ни единого всплеска весел. Оставалось совсем немного времени до наступления приближающегося воскресного утра.
Воскресенье за неделю до Иванова дня, яркое и длинное. Люди и скотина наслаждаются отдыхом и теплом. Старому человеку приятно посидеть в одной рубахе, ведь повсюду светит солнце. Даже домашние животные — собака, кошка, петух с курами и ласточки — хотя и не знают ничего о воскресенье, ведут себя в удивительном соответствии с настроением людей. У сидящего на крылечке есть сейчас время замечать и тех, на кого за будничной суетой не обращаешь внимания.
Никакого удивления не вызовет и то, что старый человек предпримет небольшую прогулку, просто так, чтобы скоротать воскресное время. Молодая пышная зелень грядок и деревьев столь обильна, в ней проявляется такая мощь сил природы, что восхищаться этим в воскресный день не стыдно даже самому мужественному мужчине. Даже самый суровый хозяин может пойти посмотреть на них и прикинуть виды на урожай. Для бедного крестьянина, у которого всего-то несколько капландов [13] своей земли, а в будни — тяжкий труд на чужих полях, такая тихая и задарма доставшаяся радость в день отдыха особенно приятна.
13
Капланд — старинная мера площади, равная 154,3 м2.
Та же самая водная гладь, так чутко отражавшая ночью берега и острова, теперь сверкает и переливается в свете всемогущего солнца. Вот и старина Куста идет-бредет по мысу, направляясь туда, где — он видел вчера поздно вечером — прогуливалась его дочь. Там есть искривленный ствол березы, однако же Кусте не годится присаживаться на него, и вообще не годится останавливаться здесь надолго. Впрочем, он вряд ли так уж понимает, что эта спокойная прогулка продиктована его ночными наблюдениями. И хотя ни один из дней долгой жизни человека не бывает точно похож на другой, но это воскресенье видится Кусте Салмелусу совсем особенным. И все потому, что дочка, к которой он так сильно привязан, как обычно привязываются к единственному ребенку, впервые целую неделю отсутствовала, сегодня снова дома и очень скоро опять уедет. Уже вечерним пароходом.
Да ее и сейчас нет дома. Девочка пошла в деревню посоветоваться насчет платья. Там, в маленькой комнате портнихи, девушки обычно утром по воскресеньям примеряют платья, находящиеся в работе, или доверительным шепотом советуются с портнихой о покрое и фасоне нового. Через неделю и Силье предстоит праздник — как же это называется? — возобновление договора о таинстве крещения… Силью-то крестили еще там, в большом зале дома Салмелусов… И вот уж девушка заказывает себе платье для конфирмации. На мгновение ему вспомнились и бледные лица покойных детей… О чем только не вспомнит одинокий старый человек, когда он без особой на то причины забредет на конец мыса и остановится там постоять среди прибрежных кустов. На нем жилетка и синяя рубашка, из рукавов которой глядят сильные кисти рук, — старые пальцы его еще гибкие. Если бы его мать вернулась в этот мир, зная лишь то, что знала в миг своего ухода, она могла бы подумать, что видит мужа своего, покойного Вихтори Салмелуса. Цвет волос и глаз сына, первоначально бывший таким же, как у матери, настолько изменился от времени, от ветров и бурь жизни, что стал похож на цвет волос и глаз его покойного отца. Вот таким Куста, сын Вихтори Салмелуса, идет обратно к избе. Скоро небось и ему придет срок… Но сейчас он смотрит, не возвращается ли дочь. Правда, он и сам может накрыть на стол, бесчисленное количество раз он делал это и в прошедшие годы, и на минувшей неделе. Однако же ему было бы очень приятно, если бы это сделали сегодня руки дочери, коль уж она на сей раз дома.