Люди в летней ночи
Шрифт:
Уже в конце прошлой недели в самых крупных хозяйствах села — приходского центра — было неспокойно, хозяева дальних хуторов, ездившие в село по делам, вернувшись, хмуро распрягали лошадей. Каждый из них думал о том, что поблизости — место, где рабочие собираются на свои собрания и распевают свои песни, и о том, что среди бедняков-арендаторов тоже есть горячие головы, а еще они вспоминали некоторых поденщиков, с которыми случалось обходиться грубо… И субботним вечером молодежь хотя и собиралась группками на обочинах дорог между хуторами, но вела себя на сей раз тише, чем обычно. Только одна придурковатая девушка-служанка хохотнула погромче, и хохот ее, отдавшись вечерним эхом, показался пронзительным.
Хозяин Сийвери был в расцвете сил, хозяйка, представительница
Именно для подобных хозяев та весна 1917 года была очень неприятной и тревожной. Будучи заносчивыми, сами они весьма остро реагировали на малейшее оскорбление, а потому и получали их тогда особенно много. Арттури Сийвери в то утро, отправляясь с работниками в поле, был лицом краснее обычного — согласно заведенному порядку работ ему самому вряд ли надо было идти править лошадью, но теперь пришлось сделать это, сунув в задний карман заряженный пистолет. Один из его батраков уже не вышел на работу, его еще вчера, в воскресенье, видели в компании тех…
Такая компания и теперь поджидала его на подходящем расстоянии у дороги. «Не лучше ли сегодня отдохнуть?» — миролюбиво спросил кто-то из поджидавших, но хозяин Сийвери с мужиками и инвентарем проехал мимо не отвечая. Они вышли на поле и принялись за работу. Мужчины, стоявшие у дороги, подняли красный флаг и запели, некоторые подтянули штаны. С поля слышался уже голос хозяина Сийвери, подгонявшего лошадь, так мужик понукает собственную хорошо откормленную скотину, будучи уверен, что сил у той хватит…
В то же самое время было потревожено и спокойствие в хлеве. Когда сгребали навоз, туда явился комитет с красными повязками на рукавах, который уже ходил на маслобойку останавливать там работу и теперь объявлял по хлевам, что поскольку до сих пор не было так и этак, то теперь не может быть этак и так. Предводитель этой группы, одетый почище, подал хозяйке решение, чтобы она прочла его, но хозяйка сказала, что в собственном хлеву не признает ничьих решений, кроме собственных или быка. Но там находилась и Манта, у которой были большие влажные глаза навыкате и настолько беззастенчивый характер, что она не постесняется захохотать, будь тут хоть похороны. Она-то и выхватила бумагу из рук предводителя, говоря: «Дай-ка я ее оприходую!» и… прежде чем кто-либо опомнился, она торжественным жестом сунула ее себе под юбку, затем вернула предводителю и сказала: «Теперь печать поставлена, можете идти!» Она тут же ткнула навозные вилы под задние ноги ближайшей коровы, подхваченный ими навоз уже был в воздухе, хозяйка тоже успела сделать такой же трюк, и комитет счел за лучшее податься из хлева наружу.
Но там перед ними предстала картина самая что ни на есть серьезная. Гневно галдя, шла со стороны поля другая группа. И хозяйка сразу заметила мужа, которого несла разъяренная толпа. Хозяйка закричала: «Хулиганы чертовы, убили моего мужа!» — и бесстрашно бросилась в толпу. Лицо хозяина было все в крови, и лишь одно место, не залитое кровью, было мертвецки бледным. «Это еще
Эти-то события и дали Силье повод покинуть Сийвери. Хозяин был словно пьяный, он, шатаясь, ходил по комнатам и не сразу позволил хозяйке хотя бы промыть и полечить раны. Он вышел из дому и крикнул своим поденщикам: «Если уж забастовка, то проваливайте, к чертям, все до единого!» Заводилы забастовки уже ушли. Хозяйка безуспешно пыталась смирить ярость хозяина, оскорбление проникло слишком глубоко в душу этого заносчивого землевладельца. Увидав служанок, он крикнул и им то же самое, но они, похоже, не восприняли всерьез его слова и поглядывали на хозяйку, тогда он схватил стул и стал угрожать им.
Силья собрала свои пожитки и отнесла их в одну избу, с хозяйкой которой она была хорошо знакома. Манта сделала то же самое, и затем они зашагали вдвоем на юг по теплому, гладкому шоссе. Хозяина Сийвери после этого Силья уже никогда не видела. Ее вещи доставили ей сменившие место работы безземельные поденщики, а хозяина Сийвери следующей зимой зверски прикончили мятежники. Силья услышала об этом, уже поступив служить в Киерикку.
Но прежде она успела поработать еще в одном месте, куда привела ее дорога. Ни у нее, ни у Манты не было определенной цели, им казалось, что это попросту лишь недоразумение, вызванное теми мужиками с красными повязками, и все ограничится этой странной пешей прогулкой. В другой деревне Манта предложила зайти на один хутор, где она раньше когда-то служила. У хутора этого была не слишком добрая слава, хозяином его был вдовец, за которым числились различные «шалости». Об этом и упомянула Манта, широким жестом распахнув ворота и входя во двор. Силья последовала за нею нехотя. Вскоре разговор там повернулся так, что Манта осталась работать на этом хуторе. «Пусть эти забастовщики говорят что хотят, уж я-то опять их бумагу оприходую, если они сюда явятся». Силья же вышла обратно на дорогу и продолжала путь в том же направлении, как и до этого. По обочинам дороги и в деревнях она видела еще группки праздношатающихся и угрожающе глядевших мужиков.
Ее и саму немного удивляло, что она пошла одна и все шла в ту сторону, где в небе поднималось солнце. Где-то у нее за спиной, там, откуда она все больше удалялась, нашлись бы, пожалуй, более знакомые места. Но в самом знакомом — в ее доме — поселились теперь совсем незнакомые жильцы, к которым у нее не было дела. У опекуна оставалось еще немного ее денег, и он обещал выплатить их, когда Силья достигнет совершеннолетия, которого она теперь вроде бы достигла. Но у Сильи никогда не было особого интереса к тем деньгам, у нее было такое чувство, будто она нашарила эти деньги в кармане у отца тогда, поздним воскресным вечером, когда, вернувшись из деревни, где находилась церковь, она увидела отца лежащим на столе. Или даже будто тот «опекун» нашарил их в отцовских карманах и дал Силье, сколько сам захотел.
После обеда Силья пришла в самое далекое по этой дороге место, где ей уже доводилось бывать, — в деревню с церковью. Она зашла в лавочку при пекарне, чтобы чем-нибудь подкрепиться. Добродушная супруга пекаря уставилась на красивую девушку и наконец спросила, из каких она мест. Так завязался разговор, и вскоре пекарше стало уже все ясно, и она рассказала, что здесь, в округе церкви, уносят хозяев прочь с полей и избивают штрейкбрехеров. Затем пекарша посокрушалась, что как раз наняла новую помощницу, иначе наверняка предложила бы место Силье… «Ведь работа в лавке малость иная, все время на людях, вот и лучше бы взять такую, которая почище, а не прямо из хлева… Похоже, работа в хлеву и вам не очень подходит, вы такая хорошенькая, как я погляжу, хе-хе… Но, погоди-кась, не профессор ли Рантоо говорил, что они взяли бы… да, он. А что, если я ему позвоню. На какое жалованье вы рассчитываете?» — спросила пекарша уже в дверях. «На прежнем месте я получала столько-то», — ответила незнакомая путница.