Люди в летней ночи

Силланпяя Франс Эмиль

Но теперь, нынешним вечером, Силья надела теплый жакет и, закутавшись в шерстяной платок, пошла провожать этих чужих молодых людей. Она будто прочла такой приказ в глазах младшего из них. Когда они, миновав открытое пространство двора, зашли за конюшню, этот молодой мужчина с жаром схватил Силью за руку и зашептал: «Слушай, девочка, ты воспитанная и пригожая, и ты наверняка не краснушка». Силье показались забавными, но в какой-то мере и понравились слова и поведение молодого человека. «Да у нас Краснушки даже и в хлеву нет, ее штаб увел», — ответила девушка и доверчиво рассмеялась. «Нет, но послушай, девушка, наша жизнь в твоих руках, помоги нам пробраться через фронт в сторону Куускоски, а то ведь, наверное, у красных часовые на всех перекрестках?» — «Так и есть, один торчит здесь, возле нашей риги, это Вилле Телиниеми, не съест он вас», — «Сейчас не до шуток, скажи

только, как нам попасть в Куускоски, можно отсюда пройти лесом? И есть ли там, впереди хоть одно такое место, куда можно было бы зайти и чтобы там дали поесть?» Силья сказана, что еду им она может принести, но они предпочли скорее продолжать путь. Пошли так: мужчины на лыжах в лесу вдоль дороги, но следуя за Сильей, которая шла по дороге. Она провела их в обход нескольких дворов, мужчины которых как раз в это время околачивались в местном штабе красных, и наконец остановилась у одного лесного сарая для сена и села на порог. Туда же свернули и незнакомцы. Силья, как смогла, объяснила им, куда идти, и точно описала тот хуторок, куда она сама однажды ходила и знала тамошнего старика. Только пусть передадут ему привет от Сильи Салмелус, тогда он поверит. Там они смогут и поесть и узнать, как им идти дальше. Когда мужчины повторили полученные от нее объяснения, тот, что был помоложе и более порывист, внезапно обнял Силью и крепко поцеловал в губы. «Если все кончится хорошо, и я еще вернусь, женюсь на тебе, ей-богу, женюсь!» — «Не обещай зря, у меня уже есть… — сказала Силья и поглядела в ту сторону, куда направляла незнакомцев. — А теперь вам пора идти, и мне тоже». И затем еще крикнула им вслед, сама испугавшись, когда услыхала, как ее губы произносят: «Передайте привет и Армасу!» Так внезапно и невольно разрядилось напряжение момента и напряжение ее души.

Молодые незнакомцы едва ли услыхали этот ее выкрик, а если и услыхали, то наверняка подумали, что то последнее слово обозначало просто «милый». Они устремились в направлении, указанном Сильей, а она зашагала обратно в Киерикку, и душа ее как бы проснулась для какой-то новой теплоты. Было удивительно, как жизнь приносила ей такие внезапные переживания: что-то начиналось — быстро нарастало — и гасло. Девушка спешила зимней вечерней дорогой, сохраняя ощущение того объятия и поцелуя, в душе было жарко, словно нет еще ни снега, ни льда, и вокруг летняя ночь, и она на горе Кулмала или на лесном лугу, а вокруг цветут кукушкины слезки. Тот незнакомый молодой человек, явившийся из неизвестности и ушедший в неизвестность, сорвал у нее, Сильи, поцелуй, чтобы унести его туда, где, как полагала Силья, находился и ее летний друг. Он там, конечно, — поскольку он не здесь. Там он — и должен приехать оттуда, и они опять встретятся, но гораздо лучше, чем минувшим летом. Теперь у них обоих останется позади ожидание встречи, они сумеют найти друг друга не раздумывая, не стесняясь. Самой красивой ночью лета они могут пойти прямо на край глухой лужайки, на опушку рощи… Ожидание может быть прекрасным в любой ситуации, если то, чего ждешь, — такое. И если во время ожидания появляются добрые предзнаменования, способные посреди январской лесной чащи вызвать воспоминания о запахах летнего ночного покоса.

Душа девушки пылала жаром в вечерней темноте на зимней дороге. Снег посверкивал белизной — и по снегу скользили на лыжах вдоль дороги два человека с ружьями за спиной наискосок. Когда они заметили Силью, последовал строгий приказ: «Стой!» Силья не сообразила сразу подчиниться такому приказу и сделала еще несколько шагов, тогда один из мужчин передернул ружье вперед и направил его на девушку. Она спокойно остановилась.

— И откуда же девчонка идет? — спросил красногвардеец.

— Вон там я была — гуляла немного.

— Уж не лахтарей ли проводила — говори честно, лучше будет.

— Нечего мне говорить, отпустите меня домой, у меня еще работы много.

— Мы тебе покажем — домой! Не будь ты баба, разговор был бы короткий. Пойдешь с нами в штаб, там уж тебя заставят рассказать. А ну марш вперед!

Все же мужички немного передумали и завернули в Киерикку, маленько допросить хозяина и хозяйку. Хозяйку прорвало: «Да, заходили сюда два бродяги, но в нашем доме ничего им не дали, я сказала, пусть идут в штаб, там все знают, а я ничего не знаю, и этот попросил вот Силью в провожатые, они вроде даже переглядывались маленько, и я сказала, что может Силья и пойти, и показать дорогу, а по какой дороге они шли, не знаю я, да и знать не хочу».

— Оно лучше будет, если отведем Силью в штаб, и хозяин пойдет с нами, там послушают, бывали ли здесь такие

гости и раньте.

— Чего мне-то там делать, если я знать об этом не знаю, я так полагаю, — возразил хозяин.

— Однако пройтись придется, затевать расследование мы тут не можем. Пошли давай! — решительно сказал мужчина постарше.

Штаб сидел в знакомом табачном дыму, на лицах спокойствие, присущее тем, у кого власть. Для этих нескольких торпарей и бобылей, чьи предки — да и сами они в молодости — годами трудились без надежды поправить свои дела — как ни работай, ленивее или усерднее, ничего не менялось, — такое сидение в штабе действительно представлялось высшим достижением в жизни. Была еда, был отдых, было курево, были приятные разговоры. Изрядно тешило самолюбие, особенно в первое время, что можно приказать что угодно многим прежде важничавшим и заносчивым хозяевам. Поначалу это прямо-таки опьяняло даже самых тихих, горячило головы ощущением, что путь начат, и пусть неясно, куда и когда придем, но будь что будет. Такие же мысли возникали и у тех, кто участвовал в аресте своих знакомых и доставке их в штаб.

Конечно же, эти сидевшие в штабе мужики хорошо были знакомы с хозяином Киериккой и знали, что никаких белых он в своем доме привечать не станет. Не осмелится, да и не захочет — вышло «просто так», — как говорит сам Киерикка. Силья же, по их разумению, если и замешана в чем-то таком, то лишь по детской наивности, и самое большее, что нужно, — это слегка припугнуть ее.

— Ну, выкладывай начистоту, что это были за люди и куда ты их отвела? — спросил ласково Ринне, начальник штаба.

— Не знаю я, кто они, мне велели только показать им дорогу в штаб.

— Но ведь вы шли другой дорогой.

— По той тоже можно пройти, а они сказали, что им лучше идти лесом.

— Ха-ха-ха, уж это конечно, я тоже так думаю, — развеселился Ринне. — И до какого же места ты их довела?

— До сенного сарая Кивиляхти — они просили меня первым делом показать им дорогу к ближайшему члену штаба, а Кивиляхти вроде бы…

— То-то и оно, что вроде бы, — ну, а еще что спрашивали?

— Ничего они у меня не спрашивали — я такого не помню.

— Силья теперь останется на некоторое время тут, вспоминать. Хозяин может идти домой. Но смотрите там, в Киерикке, чтобы к служанкам не ходили ухажеры такого сорта, а если уж появятся, быстро сообщайте сюда, а не то предъявим вам обвинение со всеми последствиями.

— И нечего девчонке оставаться тут так долго, там дома она нужнее… в нашем доме и вообще-то к вам обычно… как бы это сказать.

— Ну, об этом не стоит сейчас и говорить, каждый сам знает, как себя вести теперь-то. Глядите только, чтобы лахтари у вас там не шлялись… Ну а девчонку отпустим отсюда к утру, мы только разберемся малость, что эти лахтаришки с нею делали там, в сарае — не в сене ли у нее спина, и все такое прочее.

Теперь Ринне говорил немного хмурясь. Во-первых, в глубине души он презирал хозяина Киерикку, который даже в порядочные враги не годился. Во-вторых, он держал на него злобу еще с прежних времен.

— Ступай теперь, старина, домой, а девчонку оставь тут, ведь все равно толкнешь ее лахтарям, — сказал один из сидевших на лавке, незнакомый и с виду горожанин.

Киерикка и ушел — что поделаешь.

Силья осталась сидеть на лавке, но внимания на нее больше особо не обращали. Ринне и другие штабные перешли из людской с горницу. В людской остался сидеть за столом человек, выдававший пропуска, а еще там были два мужика, затребованных из деревни в качестве возчиков, и какие-то незнакомые красногвардейцы. Они время от времени отпускали в адрес Сильи непристойные замечания, но Силья совсем никак не реагировала на них. Когда же их усилия более крепкими выражениями вызвать хотя бы тень недовольства на лице девушки оказались напрасными, они прекратили попытки.

Жена Ринне, женщина дружелюбная и с ровным характером, которую часто приглашали поварихой, позвала Силью в кухню выпить кофе.

— Она арестованная и никуда не пойдет, — сказал один из только что сквернословивших.

— Уж я-то эту арестованную знаю и сторожить умею, — ответила жена Ринне, — Силья пойдет только сюда.

Затем послышалось позвякивание телефона в горнице и голос Ринне: «Это штаб Вуониеми? Тут Ринне из штаба Маханалы — Маханалы, да, уж будьте уверены. Докладываем, что отсюда два лахтари пытаются, очевидно, пройти там в сторону Куускоски — их видели тут, в Киерикке, вечером, в сумерках. Дело давнее? Уже прошли? Разве ж там часовых нет, ну и сони… Застрелили? Что за чертовщина! Часового застрелили, а в казарме ничего не знают. Черт-те что!»