Люди в летней ночи
Шрифт:
На юго-востоке золотилась заря. Силья шла, будто в каком-то странном, удивительном мире, в который она как бы выпала вчера вечером в сумерках из людской Киерикки. Рядом шагал кавалер с красной повязкой на рукаве, и легкие непристойности соскальзывали с его губ в перерывах между затяжками так легко и чуть ли не по-свойски, словно были смазаны салом. И Силья слушала их, некоторые даже смешили ее, что, в свою очередь, воодушевляло провожатого. Так они и шли, пока уже за последними домами деревни не дошли до бревенчатого сруба старого сенного сарая, пустой дверной проем которого казался раскрытым в сторону дороги ртом. Тут провожатый принялся за дело всерьез. Он остановился и остановил Силью, которая сперва толком не понимала его намерений. Но это быстро выяснилось. «Ну, пойдем-ка малость погреемся в соломе», —
При этом он не заметил одинокого возчика, который медленно ехал им навстречу, — из саней, опираясь на их спинку, торчала винтовка. Возчик видел лишь какую-то непонятную в сумерках возню около сарая, он натянул вожжи и, подъехав к сараю, остановил лошадь, взял винтовку наперевес и стал приближаться к двери. Изнутри доносились негромкие звуки яростной борьбы.
— Эй, кто тут? — крикнул он неестественно громко, опасаясь темноты.
— Красные мы, из штаба Маханалы, а ты Телиниеми, что ли? — спросил провожатый, направляясь к выходу, но все еще держа за руки вырывающуюся девушку.
— Я — да, а ты какого черта тут копошишься? Отпусти девчонку, раз она тебя не хочет.
— Ну как там эта поездка? — спросил провожатый, меняя тему разговора, но девушку он отпустил, и она, прежде чем уйти, рассерженно поправляла свою одежду и отряхивалась.
— Ну они там свое дело сделали, — ответил Телиниеми и молча смотрел прямо перед собой. Чуть погодя Сильин провожатый спросил еще:
— А куда же они девались?
— Я проводил их на станцию.
— Ах, вот как — это небось и был отряд особого назначения, черт побери, — сказал провожатый и сел в сани рядом с Телиниеми. — Будь здорова, девчонка, живи богато! — крикнул он вслед удаляющейся Силье.
На юго-востоке в золоте зари появилась и розоватость, когда Силья наконец пришла в Киерикку. Ложиться спать больше не имело смысла, и она стала ждать, чтобы встала на дойку хозяйка. Усталость ночи незаметно исчезла, была какая-то странная, обостренная бодрость. И чувствовала она себя хорошо. С того момента, как она вчера ушла отсюда, и до сих пор продолжался как бы непрерывный подъем. Она не могла ничего объяснить, да и не много думала об этом. Что-то, спавшее в ней несколько месяцев, теперь проснулось, и Силья чувствовала, что, пока она жива, это больше не заснет. Она ждала.
Утром она услыхала, что хозяин Куркелы найден застреленным на льду у дороги, проложенной через озеро. Об этом сообщили в штаб, где пообещали начать расследование. Силья никому не рассказывала о том, что она слышала и видела в штабе.
Власть красных продержалась в этой волости семь недель — достаточно для того, чтобы к ней успели привыкнуть даже самые тихие люди. Иной местный красногвардеец мог совершенно спокойно рассесться в людской хутора и говорить с хозяином без особой ненависти. Хозяин осмеливался даже немного возражать против распоряжений красных, если не сильно распалялся, но и тогда знакомый торпарь мог лишь пригрозить ему. Когда же затем наступила власть белых, хозяева обычно старались спасать своих батраков и арендаторов, как могли. Однако же в первые дни после смены власти случалось часто, что, получив доносы каких-нибудь местных жителей, чужие белые солдаты ходили по жилищам и, если находили человека, на которого был донос — будь то мужчина или женщина, — выводили на двор и расстреливали за углом без суда и следствия. Но и приговоры «суда», заседавшего в селе, где церковь, были тоже весьма поспешными. Наплыв арестованных и пленных вызывал нехватку помещений и другие проблемы, и это вынуждало торопиться.
Людям из Киерикки — ни его хозяину, ни Силье — после того вечера и ночи в штабе больше не пришлось иметь дела с мятежниками. Хутор стоял немного в стороне от того пути, что вел по льду озера к железной дороге, так что в Киерикке и вообще-то имели дело только с местными красными. Потому Телиниеми, привезя иной раз приказ о гужевой повинности, посиживал в людской Киерикки и рассказывал, что слышно на фронте,
Такие истории рассказывал иной раз Телиниеми вечерами в людской Киерикки. При этом он иной раз взглядывал и на Силью и, подмигивая, отпускал намеки, мол, что случилось бы с нею, если бы он, Телиниеми, не подоспел. «Небось в конце концов этот ухажер тебя одолел бы». — «Меня так просто не одолеешь, если я сама не поддамся», — отвечала Силья в такой же манере, однако Телиниеми подметил, что хотя девушка и усмехалась, но поглядела на него с благодарностью. На расспросы хозяев и работников Киерикки Силья отвечала лишь, что «у Телиниеми историй хватает».
Но в конце марта устоявшаяся атмосфера начала делаться все тревожнее. Участились всевозможные распоряжения, причем некоторые из них были совершенно непонятными, как, например, о том, чтобы с наступлением темноты из домов не было видно ни огонька; вероятно, опасались подачи световых сигналов. Начали также реквизировать и такие вещи, о которых до сих пор не было и речи. Так, однажды днем в Киерикку пришли двое мужчин, старый и молодой, и объявили, что собирают санные полости. В Киерикке и была-то всего одна, да и та плоховатенькая, но они взяли и такую. «Ничего не поделаешь — приказ», — сказал пожилой плешивый мужик со спутанной бородой и потряс в подтверждение головой. «Там теперь, похоже, всякий пикает, даже Юсси Тойвола», — сказал хозяин Киерикка, когда мужчины ушли. Киерикка, благодаря своим поездкам, случайно знал того пожилого мужика, хотя тот был с другого конца волости, да и там-то из самого захолустья. Затем хозяин поподробнее объяснил, каков сам безземельный старик Тойвола и его двор, заключив: «И даже там нашли кого поставить под ружье».
Но в деревне чувствовалось, что тучи сгущаются. Если бы кто-нибудь в эти предвещающие недоброе дни внимательнее понаблюдал за лицом служанки Сильи из Киерикки, то заметил бы за ресницами девушки горячечный блеск и на скулах румянец. Но никто не обращал внимания на служанку в эти тревожные дни, — хотя из всего населения деревни, может быть, именно Силья с самым большим нетерпением ожидала, как все решится. Ибо она ждала, надеялась и верила, что произойдет не просто замена одних солдат и их начальников другими. В эти дни и ночи, когда она трудилась или отдыхала, ей казалось, что те два молодых человека уже приветственно машут ей оттуда, из-за грохота боя. Они махали ей и одновременно указывали куда-то рядом с собой, вроде того, что тут идет и тот, кого ты ждешь и которому крикнула привет тогда, провожая нас. И чем больше вокруг нее нарастал страх одних и проявлялось злорадство других, тем больше Силья забывала, в чем суть спора между ними. В ее душе все ширилась прекрасная надежда. Полет времени в ее сознании, казалось, все приближается к какому-то прежнему и далекому солнечному мигу, а неясное сновидение в промежутке между тем, что было и будет, исчезало напрочь.
Девушка все чаще поглядывала в ту сторону, откуда ожидали появления новой власти, случалось, забывала и о работе, так что хозяйка смогла сказать: «Ты так то и дело смотришь в ту сторону, будто ждешь оттуда большого блаженства».
Вот так и в тот вечер, когда с промежутком в полчаса на хуторе побывало два отряда, не знавших один о другом и требовавших лошадей, саней и возчиков, из чего можно было заключить, что на фронте дела плохи, — так и тогда Силья стояла в северной части двора. И она даже пошла в ту сторону, куда устремлялись все ее чувства. И услышала, что кто-то движется, крадучись, в сумерках по дороге. Человек остановился за поворотом дороги. Остановилась и Силья, но затем сделала еще несколько шагов вперед. «Это Силья, да?» — спросил низкий взволнованный голос, показавшийся ей знакомым. Услыхав ответ, мужчина подбежал к ней и заговорил торопливо, тяжело дыша: