Люди зимы

МакМахон Дженнифер

Убрав браслет обратно в бумажник, она посмотрела на сестру и покачала головой.

– Ничего не понимаю!

– Кто они – эти люди? – спросила Фаун.

– Понятия не имею.

– Но почему их кошелечки оказались здесь?

– Я не знаю, Фаун, – раздраженно повторила Рути. – Я тебе не ясновидящая!

Губы девочки запрыгали, и Рути стало стыдно.

– Извини, – проговорила она, чувствуя себя последней мерзавкой. В конце концов, после исчезновения мамы у Фаун не осталось никого, кроме нее.

Рути знала, что никогда – даже в самом

начале – она не была девочке «отличной старшей сестрой». Отчасти это происходило потому, что ее заставили присутствовать при появлении Фаун на свет. Когда у матери начались роды, акушерка всучила ей барабан – ритмичные удары, сказала она, должны помочь Элис тужиться. Рути била в барабан не слишком охотно – ситуация ее крайне смущала, и она чувствовала себя так, словно застала мать за чем-то противоестественным и постыдным. Когда же вопящая Фаун, наконец, оказалась в руках акушерки, Рути испытала острое разочарование: личико младшей сестры оказалось красным и сморщенным, как сушеный изюм. В нем не было ровным счетом ничего прекрасного; Рути новорожденная сестра напоминала личинку насекомого, хотя и родители, и акушерка в один голос утверждали, что Фаун – настоящая красотка.

Пока Фаун росла, Рути иногда играла с ней – в куклы, в наряжалки, в прятки, но делала это только потому, что на этом настаивали родители. Никакой сестринской привязанности к Фаун она не испытывала. Нет, не то, чтобы Рути совсем не любила сестру, однако из-за большой разницы в возрасте у них не было, да и не могло быть никаких общих интересов, не говоря уже о родстве душ.

– Извини, ладно?.. – повторила Рути. – От всего этого у меня просто голова кругом идет, понимаешь? – Она снова повертела в руках водительское удостоверение Томаса О'Рурка. – А права-то совсем старые, – заметила она. – Их нужно было продлить или обменять еще лет пятнадцать назад… – Покачав головой, Рути положила права назад в портмоне, потом засунула оба бумажника в пакет, а пакет положила в коробку.

– Если мама вернется, мы должны сделать вид, будто мы ничего не находили, понятно? – предупредила она. – Пусть это будут наш секрет, хорошо?

Личико Фаун вытянулось – похоже, она была готова разрыдаться.

– Ну, в чем дело? – Рути улыбнулась фальшивой улыбкой капитана школьной команды болельщиц. – Я уверена, ты не проболтаешься – я же знаю, как хорошо ты умеешь хранить секреты! Ведь ты так и не сказала мне, где вы с Мими прятались.

– Ты сказала – «если»!..

– Что-что?

– Ты сказала – если мама вернется! – Подбородок Фаун задрожал, а по щеке скатилась одинокая слеза.

Рути со вздохом поднялась с пола и, обняв сестру, крепко прижала к себе, чувствуя, как ее собственные глаза подозрительно защипало. В эти мгновения Фаун показалась ей какой-то очень маленькой и хрупкой. И очень горячей. Похоже, девочка заболевала, и Рути от бессилия сама едва не зарыдала в голос, но сумела справиться с собой. Первым делом нужно измерить Фаун температуру, решила она. И если та действительно окажется высокой – дать сестре тайленол и уложить в постель.

Бедная малышка! Заболела, да еще так не вовремя!..

Порывшись в памяти, Рути

попыталась припомнить все, что делала мать, когда Фаун заболевала. Теплые носки с горчицей, тайленол, обильное теплое питье (в основном, настои трав, которые Элис собирала и сушила сама), дополнительное одеяло и, конечно, книжка сказок: только они могли примирить девочку с подобным издевательством. Впрочем, средства Элис обычно помогали – в свое время Рути испытала их на себе.

– Я просто оговорилась, на самом деле я хотела сказать – «когда». Когда мама вернется… – поспешно поправилась Рути. – Потому что она точно вернется! – добавила она самым оптимистичным тоном, но Фаун не отреагировала, не обняла ее в ответ.

– А вдруг она… не вернется? Вдруг она… не сможет?

– Сможет. Обязательно сможет. Она должна, потому что у нее есть мы… – Слегка отстранив сестру, Рути всмотрелась в ее лицо. – Как ты себя чувствуешь? Горлышко не болит?

Фаун не ответила. Ее глаза лихорадочно блестели, но смотрела она не на сестру, а на тайник в полу.

– Мне кажется, там есть что-то еще… – сказала она, и Рути снова опустилась на колени.

При ближайшем рассмотрении тайник оказался несколько глубже, чем она думала. Запустив в него руку, Рути извлекла на свет Божий что-то вроде небольшой книги.

«Гости с другой стороны: секретные дневники Сары Харрисон Ши».

Это действительно была книга в полинявшей, потрепанной суперобложке.

– Странно, – сказала Рути. – Хотела бы я знать, зачем кому-то понадобилось прятать в тайник книгу?

Рассмотрев обложку, она стала машинально перелистывать страницы. Внезапно ее внимание привлекли слова в самом начале: «Мне было всего девять, когда я впервые увидела “спящего”…» Заинтересовавшись, она пробежала глазами весь абзац.

– Что там? – спросила Фаун.

– Похоже, – медленно проговорила Рути, – та леди, которая написала эту книгу, считала, что существует какой-то способ оживлять мертвых. – Тема была мрачноватой, но Рути по-прежнему не понимала, почему мать предпочла держать книгу в тайнике.

– Рути, – неожиданно оживилась Фаун, – посмотри-ка скорей на эту картинку!.. – И она показала пальцем на последнюю страницу суперобложки.

Рути перевернула книгу и впилась взглядом в черно-белый снимок, под котором было написано: «Сара Харрисон Ши возле своего дома в Уэст-Холле, Вермонт».

На снимке была запечатлена какая-то женщина с растрепанными волосами и тоскливым взглядом, стоявшая перед белой дощатой стеной типичного фермерского дома, который Рути узнала почти мгновенно.

– Не может быть! Это же наш дом! – воскликнула она. – Выходит, эта леди жила здесь до нас.

Кэтрин

Кэтрин всегда считала, что если она все делает правильно, работа начинает спориться, а детали композиции, словно по волшебству, сами собой складываются в единственно возможном порядке. Раскрыться полностью, выпустить на волю инстинкты и интуицию – вот в чем, по ее глубокому убеждению, состояла задача каждого истинного художника.