Люди золота
Шрифт:
А ведь манса изменил кое-что, чего, похоже, не видит никто из его гриотов. Он отнял у своих воинов страх смерти и дал им желание убивать. Инги многажды видел, как сражаются чёрные. Два грозных войска, ужасающе воя и улюлюкая, неслись, потрясая копьями, – но вдруг замирали в десятке шагов друг от друга, будто утыкаясь в невидимую стену, и принимались швырять копья и стрелять из луков, пока кто-нибудь не отступал, унося убитых и раненых. Если противник, устрашённый градом копий, кидался наутёк – все бросались в погоню, забыв о строе и порядке, кололи и резали, торопясь ранить, обездвижить, чтобы захватить побольше пленников. Если противник не устрашался, нередко случалось, что, простояв друг против друга до темноты, расходились ни с чем.
Чёрные сражались не для того, чтобы убить врага, – а чтобы победить, показать превосходство. Так
Тогда, у Кайеса, Балла Канте вывел всё своё войско, оголив страну, – и половину его сразу по возвращении пришлось отправить на восток, за великую реку, усмирять бунт, поднятый почуявшим слабину народом Женне. В поход же на Кумби-Салех отправилась едва треть войска во главе с молодым Сумаоро, старшим сыном Балла. Сумаоро статью походил на отца, в ширине плеч и перегнал, но вот разумом… Инги привык к тому, что бойцы оскорбляют врага перед боем и бахвалятся, расписывая немыслимые подвиги. Обычай этот не забыли даже арабы, не говоря уж про норвежцев и франков. Но молодой Балла, похоже, верил в то, чем хвастался. Силы ему было не занимать – но вот умения видеть в душах, даже обычной властности – ни на мизинец. Нагонять страх он всё же научился – когда ты на две головы выше почти всякого мужчины, с голосом, как рёв буйвола, и орудуешь мечом в четыре локтя, это нетрудно. Но заставить седобородых слушать тебя – дело совсем другое. Разумом был Сумаоро сущий подросток. Может, потому так крепко и сразу сдружился с Хуаном. Забавно было наблюдать за ними, тараторящими наперебой, размахивая руками. А уж когда дрались на копьях или на деревянных мечах – народ смотрел, рты разинув. Конечно, до Хуановой прыгучести и быстроты молодому Сумаоро было далеко – но всё же для своего могучего сложения был он на удивление проворен.
Через Хуана и Инги сумел оградить себя от детской заносчивости Сумаоро. Ведь со сверстниками веселиться тот считал зазорным. Как же, сын великого вождя, сведущий в колдовстве, великий воин-кузнец. Ему только с белыми пришлецами, похожими на мертвецов, и водиться, узнавать их белую мудрость и чародейство. С ними можно и озоровать, потому что не озорство вовсе, а колдовское дело. Даже если козам под хвосты едкий плющ засовывать, чтобы бегали, мемекая истошно, да бодали всех подряд, то это не баловство, а великое колдовство. И поймав винаря, хитрившего с вином, надувать его в попу через мех кузнечный, пока изо рта не хлынет.
Как Хуан поначалу объяснялся с Сумаоро, Инги и в толк взять не мог. Наверное, на общем мальчишеском наречии всех народов – не сколько словами, сколько гримасами да задором. Делай как я! Вот это здорово! Вот как я могу! А могли оба немало. Сумаоро даже бежал с быком на плечах, провожаемый томными взглядами местных красавиц. Хуан же, бахвалясь умением, подбрасывал палку и рассекал её натрое, не давая коснуться земли, и ловил на лету стрелы. Заставлял стрелять в него сразу двоих и уворачивался, с места не сходя, даже если стреляли, сговорившись, чтоб вернее выцелить. В конце концов Хуан привёл посеревшего от страха Сумаоро прямо в кузню к дядюшке Инги и попросил научить волшебству стали. Инги, ухмыльнувшись, согласился. И с тех пор Сумаоро в самом деле стал смотреть на него как на старшего в роду. Конечно, меньшего, чем старый Балла, но не такого занудного и уж точно выше всех остальных. И учителя в великом колдовстве.
Инги охотно его учил. Из молодого Сумаоро вышел неплохой подмастерье, отличный молотобоец. Вдвоём ковали клинки – погрубее, попроще, но настоящие мечи, годные и в бой, и чтобы гордиться выделкой перед воинами. Ковали шлемы и бляхи на щит, поножи, острия копий. Пробовали и клепать кольчугу – но в этом деле сноровка не давалась огромному соссо. Проволока рвалась и мялась, и даже грубая броня из чешуй не хотела сплетаться в единое целое. Но главное – Сумаоро привык слушаться.
И потому под Кумби-Салехом не случилось плохого.
Никто не ждал, что последний гана, бессильно досиживавший за осыпающимися стенами, лишённый почти всякой власти и держащийся скорее одной памятью о былом величии, соберёт такое войско. Должно быть, туареги, ещё сильные и забывшие
Конники теперь не кидались на стену щитов. Гарцевали рядом, швыряя копья, стреляя из луков. Стрелки из них были скверные, но продвигаться мешали. Целили в ноги, в шеи. Каждый раненый замедлял ход. А бросишь – добьют. Инги приказал идти вперёд, не глядя на конницу. Отстреливаться, но не останавливаться – и к воротам! Подле них выстроились, красуясь разноцветными тряпками и перьями, вояки ганы. Если смять их, то на их плечах можно ворваться в ворота. Но до них нужно ещё дойти.
Конные действовали умело. Наскакивали, кружили вокруг – будто волки, отгоняющие от стада слабых. И отогнали, оторвали от общего строя полк охотников сенуфо.
Общий порядок нарушился. Полк кузнецов шёл вперёд, полк Сумаоро оказался посреди, и продвижение замедлилось, пока командир решал, идти ли на помощь или стремиться вперёд, оставив сенуфо, вооружённых хуже всех, на растерзание. И в этом сомнении Инги вдруг увидел победу.
Волки чуют слабость. А на их добычу тут же бросаются и стервятники. Инги разделил полк кузнецов надвое – лишь они, выученные лучше всех, смогли сохранить строй, разделившись, – и, оставив большую часть под началом Леинуя, сам пошёл вперёд, на поджидавших у ворот. Те, заголосив, кинулись на добычу.
Первые из них не успели увидеть свою смерть. Медленный стальной зверь вдруг прыгнул вперёд, врезался в разноцветную орущую толпу. Огромные щиты в давке бесполезны для не способных держать строй, широколезвийным копьям из мягкого железа не пробить брони. А нагим телам в тесноте не увернуться от клинков.
Когда первая кровь брызнула Инги в лицо, он запел, и хриплый его вой подхватила сотня глоток.
Всадники, видя врагов, разорвавших своё войско на части, тут же вклинились между, заскакали, отделяя полк Сумаоро, заставляя стать кольцом, не давая соединиться ни с кузнецами, ни с сенуфа, – и попали между молотом и наковальней. Загрохотал барабан кузнецов – и строй их развернулся, расходясь, а полк Сумаоро повернулся навстречу. Всадники увидели опасность – но сенуфа, смяв немногих, оставленных удерживать их, замкнули ловушку.
На всадников, стремящихся вырваться, обрушился дождь копий и стрел. Кони шарахались от крови и криков, не желали скакать через корчащиеся, бьющиеся в судорогах тела. Конница заметалась в сужающемся кольце. Кто-то кинулся на щиты и умер, кто-то гнал коня по мёртвым – и падал сам, пробитый дротиком.
А Инги шёл к воротам, оставляя позади кровавую просеку. Чёрные, обезумев, бросились не врассыпную, а назад, под прикрытие городских стен, столпились, продавливаясь в ворота. Чёрных секли и кололи в спину, расшвыривали, топтали. Мятеща сёк двумя топорами и рычал, брызжа слюной. У самых ворот чёрные захотели дать отпор. Пропустив беглецов, стража встала, чтобы за её спиной успели закрыть ворота. Но Мятеща прошёл их строй, не заметив, и поубивал закрывавших створки. Инги побежал за ним – чтобы не дать оторваться, стать лёгкой добычей. Но безумие Мятещи не было кратковременным безумием боя, когда человек в буйстве ломает железо и не замечает ран, а затем лежит пластом, обессилев. Мятеща жил в безумии и в привычке к нему сохранил опаску. Не побежал в город, рубя удирающих, но полез на привратную башню, истребил скрывавшихся там и, забравшись на самый верх, зарубил барабанщика, прятавшегося подле огромного медного била. Наверху и остался, деловито рассекая труп на части и кидая сверху кусок за куском.
Инги же с отрядом, вломившись в ворота, пошёл, не встречая сопротивления. Город уже сдался панике. Люди разбегались по закоулкам, прятались в дома, не решаясь выглянуть из окон. Водоносы бросали кувшины, и торговцы зеленью оставили свой товар раскиданным по коровьим шкурам. Горшки, россыпь коралловых бус, медь в слитках и женских безделушках – яркая, свежая. Ножи, свежеструганые древка для копий, калебасы, ямс, мешки с жареной саранчой, чурбачки из благовонной акации, резные поделки из слоновой кости – глаза разбегаются! Чёрные в отряде Инги так и зыркали по сторонам. Но Инги запретил отходить от своих, пока не вышли на площадь перед дворцом великого ганы – огромным, не меньше гранадской ал-Гамбры. Даже там никто не вышел навстречу им с оружием в руках. Мужество покинуло этих людей раньше, чем сталь врага добралась до их сердца.