Людмила Зыкина. Издалека долго…

Беспалов Юрий Анатольевич

Щедрин настойчиво просил от нее большей исполнительской свободы, личностного отношения к зашифрованной нотной строчке — и это придавало ей уверенности в работе над чрезвычайно сложной в техническом отношении вокальной партией в «Поэтории».

«Шутка сказать, — вспоминала Зыкина, — похудела к премьере на 4 килограмма, какая интенсивная работа шла».

На всю жизнь она запомнила премьеру в Большом зале Консерватории, когда напряженную тишину ожидания разорвал одинокий и печальный звук альтовой флейты и полился ее голос — плач с дребезжащим «всхлипыванием» клавесина, создавая неповторимый вокально-инструментальный эффект.

— «Поэторию» долго не разрешали к исполнению, —

вспоминала Зыкина, — и знаменитые дирижеры Евгений Светланов, Юрий Темирканов, Геннадий Рождественский не один день ждали — разрешат или не разрешат? Разрешающий звонок последовал за несколько секунд до звонка в зрительном зале.

— Людмила Георгиевна, — спрашивал я, — а правда ли, что Щедрин, помимо сведения песнопения с концертной музыкой, впервые ввел какую-то авангардную сирену, звук ее почти как при пожаре?

— Похоже на пожарную, действительно. Был момент, что часть публики, не поняв, что происходит, во время последней генеральной репетиции ринулась к выходу, думая, что начался пожар. Такой звук в «Поэтории» был. Много чего было. И церковные колокола, и хоры, и «Матерь Божия».

Сначала «Поэтория» редко появлялась в концертных афишах. В перерывах между исполнением нового для нее сочинения Зыкина то и дело заглядывала в ноты: ей казалось, что ее работа в щедринском опусе далека от совершенства. Но когда «Поэтория» была исполнена в Англии, в Бостоне, на Международном фестивале и получила признание за высочайший уровень исполнения, за оригинальное использование фольклора в симфоническом произведении, тогда она поняла окончательно, какую творческую высоту взяла. «Словно академию окончила», — говорила она.

— Людмила Георгиевна, а при чем тут был Эрнст Неизвестный? Газеты английские и о нем писали. По крайней мере, судя по публикациям в прессе, его тоже лаврами не обошли.

— После эмиграции Неизвестного имя его было запрещено. Но Родион Константинович оставил стихи о нем в «Поэтории». И Бостонский фестиваль пригласил на исполнение Эрнста как героя «Поэтории».

С Родионом Щедриным и Андреем Вознесенским после премьеры «Поэтории». 1968 г.

— Ну хорошо, о вашей «Поэтории» я теперь кое-что знаю. Но «живьем» ни разу не слышал.

— Так слушай.

И Зыкина встала и запела тут же, в кабинете:

Матерь Владимирская! Матерь Единственная! Первой молитвой, Молитвой последней Стань нашей посредницей, Матерь Владимирская!

Закончив петь, спрашивает:

— Ну как?

— Нет слов! Но с оркестром, наверно, еще лучше!

— Еще бы, — согласилась Зыкина.

* * *

История создания песни «Течет Волга», ставшей визитной карточкой певицы, такова (за рубежом конферансье или ведущий программы концерта Зыкиной объявлял зрительному залу: «Исполняет мисс Волга из Москвы»).

Поэт Лев Ошанин, родившийся на Волге и проводивший «вечера юношества», как он говорил, на Волге, годы вынашивал мысль написать стихотворение или поэму, посвященную великой русской реке.

«Долго не решался взяться за волнующую тему, — рассказывал поэт, — очень уж боязно было после „Из-за острова на стрежень“ или „Вниз по матушке по Волге“ браться за перо. И вот как-то

позвонил мне Марк Григорьевич Фрадкин, известный всем композитор, и сказал, что для панорамного кинофильма о Волге режиссер Яков Сегель, который по заказу Парижа его снимает, просит написать песню. Это было заманчиво и страшновато одновременно. Но я без раздумий согласился: надо так надо. Мы приехали с Фрадкиным к съемочной группе в Волгоград и там на борту парохода „Аргунь“ строка за строкой, поворот за поворотом создавали песню. Вот каким был самый первый вариант песни:

Издалека Течет река, Полна своих забот. И никогда Ее вода Обратно не придет. Мой причал Позади, Там любовь, Там дожди, Берег, полный огня. Волга, не забывай меня! А сколько раз В рассветный час Ты в путь меня звала, А по весне Навстречу мне Босой девчонкой шла.

И снова: „Мой причал позади…“.

Была в этом варианте и такая строфа:

Бегут леса, Бегут дома. А с ними жизнь сама. И Ярославль, И Хохлома  Опять сведут с ума.

Была готова музыка, насколько я вспоминаю сейчас, очень привлекательная. Фрадкину долго казалось, что „Мой причал.“ — это и есть припев песни. А та музыкальная фраза, которая сейчас является рефренной, — „Издалека долго течет река Волга.“ — сначала казалась вступлением к песне.

Четвертая строка рефрена была длиннее. И у меня было так:

Издалека долго Течет река Волга, Конца и края нет. Течет река Волга — И красит небо в синий цвет.

Мне это очень нравилось, а Фрадкину — нет. Но я не сдавался. Кончилось тем, что Фрадкин сократил музыку, и влезло только „конца и края нет“. Я сначала обиделся. Но музыка и песня в целом стали значительно лучше. Когда песня в первый раз прозвучала по радио, мне позвонил поэт Владимир Дыховичный и, похвалив песню, сказал: „Слушай, это же очень трудно. Там все слова рифмуются“.

Оказалось, что в рефрене действительно все рифмуется. А я этого не заметил.

Так часто бывает в песне — некоторые формальные особенности используются поэтом интуитивно, без заданной схемы. Но, конечно, если бы была хоть маленькая натяжка, хоть одно неестественное слово, все надо было бы переделывать и отказаться от рифмы. Помню, что во второй части припева никак не находилась третья строка:

Среди хлебов спелых, Среди снегов белых…

Нужна была еще одна, такая же точно по ритму. А потом уже шло: „А мне семнадцать лет…“. Я перепробовал разные строки с рифмой к словам „спелых и белых“. Но сразу все получилось, когда нашлась повторная строка из первой части припева: