Людмила Зыкина. Издалека долго…
Шрифт:
Была азартным рыболовом, любила попариться в бане, понимала в этом толк. Любила рыбец под пиво, редко когда принимала рюмку водки. И я никогда не видела ее пьяной. (Замечу попутно, что за десятилетия встреч и общения с Зыкиной я ни разу не видел, чтобы она „хлестала“ водку.)
В баню всегда ходили втроем: Екатерина Алексеевна и две женщины, ее давние знакомые, кажется, инженеры. С моей приятельницей Любой Шалаевой мы посещали Сандуны и, не помню точно, в каком году, примкнули к этой троице — Люба, как оказалось, была знакома с Фурцевой. Судьбе было так угодно, что и последняя наша встреча, накануне ее смерти 24 октября 1974 года, состоялась в бане. В половине седьмого разошлись. Я пошла домой, готовиться к поездке в Горький, там мне предстояло выступать в концерте на открытии пленума
В пять утра я уехала в Горький, а днем мне сообщили о ее смерти. Я тут же вернулась. До моего сознания случившееся не доходило, и спрашивать ни о чем я не стала. Мне сказали, что у нее что-то с сердцем. Я знала о том, что у нее с мужем были какие-то нелады, в последнее время они вечно ссорились. Но что дойдет до такой степени, даже не предполагала. У гроба я пела песню — плач. Все плакали. И я вместе со всеми».
(В газетах новейшей истории можно было прочесть, что «Фурцева могла дать Зыкиной нагоняй», «Зыкина слушалась Фурцевой, какую прическу ей следует сделать перед отлетом на гастроли в Париж», «Зыкина не могла перечить Екатерине Алексеевне». Но, оказывается, могла и перечить, если была убеждена в своей правоте.
Накануне гастролей в Японии в 1967 году перед Зыкиной встал выбор: кого взять в сопровождение? Как ни странно, балалаечники, выступавшие с ней, играли… сонаты. Она пожаловалась Фурцевой, дескать, не нужны ей классики, дайте музыкантов, исполняющих русские народные мелодии. Выбор пал на Михаила Рожкова. «Рожкова нельзя, — воспротивилась Фурцева, — у него братья в концлагерях были. Рожков может убежать, как двое балалаечников». (Двое сбежавших музыкантов попросили политического убежища. — Ю.Б.). «Я поеду только с Рожковым», — заявила Зыкина. «Посмотри, Люда, что пишут в зарубежной прессе два известных (сбежавших) балалаечника про твоего Рожкова. Что он порядочный бабник и алкоголик. Удерет он тоже, как и эти двое». «Я поеду с Рожковым или не поеду вовсе», — настаивала певица. И Фурцева согласилась. «Я был обязан Зыкиной, — вспоминал Рожков, — тем, что она содействовала моему участию в гастролях не только в Японии, а по странам Европы, а затем и Северной Америки».)
Ко всякого рода сплетням вокруг своего имени относилась довольно спокойно, почти философски: «Об известных людях всегда пишут с преувеличением. На хлеб-то насущный надо как-то журналистам зарабатывать, вот и врут без всяких тормозов». И не удивлялась «мастерству» писак, клеветавших в своих лживых публикациях, что называется, на «полную катушку» — ни одного слова правды. Прочла однажды «откровения» криминалиста, опубликованные в «Московских ведомостях» (№ 447 от 1 декабря 1998 года): «В 1969 году обокрали нашу знаменитую певицу Людмилу Зыкину. Я принимал участие в раскрытии этого преступления. У Зыкиной с дачи пропала большая сумма денег: по оперативной информации, те деньги истратил ее сын. Понадобились мне тогда понятые. Зашел на ближайшую дачу, а ее хозяином оказался… режиссер Ромм. Так знаменитый кинорежиссер стал понятым по делу о краже у Зыкиной».
— Ну что тут сказать? Ложь от начала до конца. Ничего похожего даже в помине не было, — говорила она.
С президентом общества «Япония — Советский Союз» Аоки-сан. Токио. 1967 г.
— Почему бы вам, Людмила Георгиевна, в суд на пасквилянта не подать? — поинтересовался я.
— Да что толку? Себе дороже выйдет. Вон про Плисецкую написала одна врунья, что якобы у нее есть дочь, хотя никакой дочери и в помине у Майи не было и быть не могло —
Если представить себе невероятное, что Майя родила дочь, то уже бы давно всему миру было бы известно. Вот выиграла она в суде. Ну и что? С лживой девки как с гуся вода.
Случалось в жизни Зыкиной, когда ее именем пользовались проходимцы всех мастей и рангов. В 1965 году некто И. Рахлин, режиссер Московского театра массовых представлений, в течение довольно длительного времени безнаказанно обманывал публику — десять тысяч любителей эстрады крупнейших промышленных центров страны, собиравшихся, как правило, на стадионах. Огромный интерес к представлениям подогревался многочисленными красочными афишами, расклеенными всюду, с обещаниями послушать и увидеть «живьем» народную артистку. В Донецке, при заполненных до отказа трибунах стадиона, на поле при свете прожекторов выпустили отдаленно похожую на Зыкину женщину, степенно шествующую по ярко-зеленому подстриженному газону с микрофоном в руке к центру поля, где находился помост. На весь стадион неслась и разливалась мелодия ее «Ивушки», как оказалось, записанная на магнитную ленту. Услыхав знакомый голос, зрители зааплодировали. Но нашлось немало среди них и таких, кто прихватил с собой бинокли, чтобы получше рассмотреть популярную певицу. Стадион, обнаружив обман, сначала затих, а потом на трибунах стал слышен ропот. Несколько мужчин выскочили на поле, подбежали к новоявленной Зыкиной, стащили ее с наспех сколоченной эстрады и под оглушительный рев и свист собравшихся увели прочь. Такие аферы практиковались и в других городах.
К мошенничествам с включением в программу концерта имени Зыкиной — без ее, разумеется, ведома — часто прибегали и в моменты, когда трещали по всем швам планы проведения культурных и зрелищных мероприятий, и руководство концертных организаций, театров, концертных залов, домов и дворцов культуры заведомо обманывало ее поклонников и почитателей.
В сентябре 1972 года весть о якобы ее приезде в Чимкент распространилась с быстротой молнии. Старший кассир областной филармонии Ф. Сабирова вмиг стала самым популярным в городе лицом. Ей звонили знакомые и незнакомые люди. Приходили общественные распространители от предприятий, учреждений, организаций. И все с одной просьбой: «устроить» билеты на концерт Зыкиной. Сабирова старалась никого не обидеть. Все шло гладко, если не считать нескольких конфликтов из-за «нагрузки». Вопрос стоял так: хочешь послушать Зыкину, внеси свою лепту в выполнение финплана филармонии, покупай билеты еще и на другие концерты.
Люди спорили, ворчали, но уж больно велико было искушение встретиться с Зыкиной. Кассир бойко торговала билетами, и с выручкой был, что называется, полный «ажур». Но на душе кассира такого «ажура» не было. Ее тревожила мысль: а вдруг певица не приедет, что тогда? Ведь устное распоряжение директора филармонии О. А. Манукяна: «Расписывай билеты на концерт оркестра имени Осипова и говори, что будет петь Зыкина», как говорится, к делу не пришьешь. Успокаивали его заверения, что он «все берет на себя».
Все шло гладко, пока, наконец, не появились афиши и объявления в местной газете о концерте оркестра имени Осипова… с солистом Харитоновым. И снова кассир выдержала натиск зрителей, на этот раз возмущенных обманом. И расхлебывать все ей пришлось в одиночку. Приказ директора был категоричен: билетов назад не принимать, денег не возвращать. Многие, оскорбленные обманом, не пошли на концерт.
Дирекция филармонии квалифицировала происшествие как слухи зрительской аудитории, досужий вымысел, к которому она, дирекция, не причастна.
Между тем доподлинно известно, что авторство версии о ее концерте целиком принадлежало директору филармонии, о чем свидетельствовали общественные распространители ряда предприятий, лично слышавшие от него о «приезде Зыкиной». И что больше всего беспокоило Людмилу Георгиевну в этой истории, так это то, что на многочисленные жалобы зрителей не было соответствующей реакции. «Ловкий ход» легко сошел директору с рук, и через некоторое время все и вся успокоилось, словно ничего не произошло.
Такие примеры, к великому сожалению певицы, судя по почте ее почитателей, встречались.