Людмила Зыкина. Издалека долго…
Шрифт:
— После моего изгнания, — вспоминал музыкант, — никто из композиторов не двинулся, не шелохнулся в мою сторону. Первым, кто нарушил «заговор молчания» и прислал мне свою «Стихиру», был Щедрин. Это был гражданский подвиг — по тем временам (пьеса «Стихира» была написана Родионом к 1000-летию Крещения Руси и посвящалась М. Ростроповичу).
Америка, собиравшая таланты со всего мира, не стала медлить. Зная тягу Ростроповича к дирижированию, ему предложили художественное руководство в нескольких оркестрах. Он выбрал вашингтонский. В 1978 году я была свидетелем сенсации — музыканты Национального симфонического оркестра США забастовали. «Белые воротнички и фраки — музыканты Национального симфонического оркестра — всегда выдерживают стиль, даже когда образуют пикеты, — отмечал американский журнал „Тайм“. — Самой высокой ноты забастовка, начавшаяся за четыре дня
Впервые я услышала Ростроповича в 1960 году. Цикл виолончельных произведений был исполнен великолепно, — вспоминала Зыкина.
Сколько лет знаю артиста, ему всегда претили однообразие, чрезмерная усидчивость.
— У него в одном примечательном месте человеческого тела торчит гвоздь, и поэтому он не может сидеть сиднем на одном и том же месте, — утверждал Огнивцев, когда речь заходила о Ростроповиче. — Ему все время куда-то надо бежать, спешить, ехать. Он ни за что не откажется от того, что его страшно интересует или волнует. (Огнивцев был большим другом виолончелиста, и эта дружба продолжалась десятилетия, вплоть до отъезда музыканта из страны. Именно Александр Павлович способствовал близкому знакомству Ростроповича с Вишневской на фестивале искусств „Пражская весна“ в мае 1955 года, куда он приехал вместе с ней, начинающей певицей оперной труппы Большого театра. Кстати, придя в театр, Вишневская в любое время находила в певце понимание и поддержку, с удовольствием пела с ним в спектаклях).
„Мне всегда было трудно разложить жизнь по общественным, политическим и музыкальным полочкам, — заметил Ростропович как-то. — Я просто испытываю внутреннюю потребность что-то делать. Внутри меня происходит нечто вроде взрыва“. Примечательно, что взрыв этот не поддается никаким прогнозам и предположениям. И я нисколько не удивилась, когда услышала, что музыкант отважился продирижировать оперой „Жизнь с идиотом“, где герои прямо на сцене мочатся, испражняются, матерятся.
В апреле 1996 года ему вдруг приспичило спасать леса Америки. Узнал, что Элтон Джон, Стинг, Дайана Росс, Дон Хэнли и другие звезды эстрады дают в „Карнеги-холл“ в Нью-Йорке благотворительный концерт, вырученные средства от которого пойдут в Фонд спасения лесов. Помчался туда.
Японский император, увлекающийся виолончелью, пригласил артиста в свою резиденцию, и Ростропович был единственным музыкантом, которому довелось играть дуэтом с правителем Страны восходящего солнца.
В кругу друзей и единомышленников Ростропович мог блеснуть эрудицией, поспорить, рассказать, например, байку о своих собаках, одна из которых по кличке Муха справила у него за пазухой большую нужду, а ее дочурка — малую, пока он их тайно провозил в „Боинге“.
Помню торжество во Владимире, куда я приехала на премьеру „Поэтории“ Р. Щедрина. Чтобы отметить успех предприятия, местные власти после концерта устроили прием. Компания подобралась знатная — Плисецкая, Щедрин, Ростропович, Вознесенский, Рождественский, звезды оркестра. Тосты следовали один за другим, и Ростропович, приняв на грудь две бутылки „Пшеничной“, как заметил один из оркестрантов, „держался вполне лояльно по отношению ко всем присутствующим“ и сыпал анекдотами, вставлял словечки не для дамских ушей. Замечу, что с водкой у музыканта отношения давнишние, хотя я никогда не видела артиста пьяным.
Когда я вспоминаю о встречах с Ростроповичем, всегда думаю вот о чем: общался он за границей со множеством выдающихся личностей современности — от президентов до великих артистов. Знаменитости разного ранга искали знакомства с ним. При всем ослепительном фейерверке кажущегося счастья артист оставался одиноким человеком — настоящие друзья оказались по другую сторону границы. „Мне не хватает их каждую секунду“, — говорил музыкант. Вот почему после почти 16 лет изгнания, едва вступив на родную землю в аэропорту „Шереметьево“, Ростропович заявил встречавшим: „Сначала я еду на Новодевичье кладбище…“. Поехал, чтобы поклониться праху матери, великих
Думала ли певица в тот момент, когда эта речь записывалась на мой диктофон, что Новодевичье кладбище — жребий, предстоящий и ей вслед за Ростроповичем, что могилы их напротив друг друга разделит лишь неширокая аллея, на которой будут толпиться ее поклонники…
Годы наблюдая за жизнью и творчеством Зыкиной, я обнаружил одну ее привлекательную черту. Певицу влекли люди, хорошо или больше, чем хорошо, разбирающиеся в разных сферах культуры, искусства, но имеющие профессию или специальность, весьма далекую от любой из этих сфер. Таких необыкновенных людей были считаные единицы, и она с особым трепетом вспоминала или говорила о них. В этом небольшом ряду значился член-корреспондент АМН, член международной ассоциации хирургов, участник многих международных конгрессов и симпозиумов по урологии профессор А. Я. Пытель, с которым, как признавалась Зыкина, ей посчастливилось встретиться. Ученый отдал медицине 60 лет жизни, основал школу отечественных урологов, воспитал замечательную плеяду ученых — руководителей ведущих урологических клиник нашей страны и за рубежом. Среди них академики, доктора, кандидаты медицинских наук — всего более сорока человек. Сын А. Я. Пытеля, Ю. А. Пытель, был также известным урологом — доктор медицинских наук, профессор, завкафедрой урологии в Первом Московском медицинском институте. С ним Зыкина тоже общалась.
С главным урологом России, доктором медицинских наук, профессором Юрием Пытелем.
Будучи хирургом и главным консультантом эвакогоспиталей Сталинградского фронта, А. Я. Пытель творил поистине чудеса, спасая жизнь тысячам бойцов и командиров. Он не считал, сколько операций выполнил, но те солдатские письма-треугольники, которые в большом количестве получал с передовой со словами благодарности, лучше любой статистики каждодневно подтверждают, какую титаническую работу хирург делал, сутками не отходя от операционного стола, порой не зная даже кратковременного отдыха.
Антон Яковлевич был известен во всем мире. Многие известнейшие ученые присылали ему из-за рубежа свои научные труды, журналы, книги. Он знал английский, немецкий, древнеславянский, латынь, греческий языки. Профессиональных секретов не хранил и достижениями всегда щедро делился с коллегами. Был человеком энциклопедических знаний. Все эти черты и поразили Зыкину уже при первой встрече с ним. Вот рассказ самой Людмилы Георгиевны.
«Мне позвонили из Министерства культуры:
— Не могли бы вы приехать в Колонный зал Дома союзов и принять участие в концерте для медиков? У них праздник — День медицинского работника.
Могла ли я отказать? (Зыкина любила врачей — тех, чью деятельность А. П. Чехов сравнивал с подвигом.) Поехала пораньше и попала на торжественное заседание. Сижу в стороне. Рядом — статный симпатичный мужчина в черном костюме со строгим сосредоточенным взглядом темных глаз.
„Какой-нибудь начальник из Минздрава“, — подумала я.
— Как вы думаете, долго еще продлится заседание? — спрашиваю тихо.
— Минут двадцать, — также негромко отвечает он. — Вам как раз времени хватит, чтобы настроиться. А то сразу пойдете на сцену, не скоро войдете в ритм. К песне ведь тоже надо готовиться, не правда ли?
— Правда, — соглашаюсь я.
— Вы, когда поете без подготовки, старайтесь „опирать“ голос на грудь. Должно быть грудное дыхание, тогда звук пойдет сам собой, если голосовые связки в порядке.
„Ларинголог, видно“, — промелькнуло в голове.
— Вообще, — заметил сосед, видимо, ничуть не вникая в суть сухой, невыразительной речи оратора, — связки должны быть вам подвластны, как скрипка рукам Паганини. Вы знаете, как он играл? Его метод заключался в использовании природных способностей и возможностей руки. Он не заучивал противные натуре позиции, трудные оттого, что они не естественны и форсированны, а играл, отдаваясь полностью во власть звуков, забывая обо всем на свете. Вы также должны петь, до конца раскрывая свои способности. Шедевры в искусстве могут быть рождены только самым глубоким человеческим чувством.