Людовик XIV
Шрифт:
Если подходить с такой меркой, Людовик XIV может считаться весьма умеренным главой государства. Его эмпиризм помог ему избежать многих эксцессов. Его современники это поняли еще во времена Аугсбургской лиги — сразу после смерти жесткого маркиза де Лувуа (16 июля 1691 года), — к которой нам еще надо будет вернуться, поскольку каждый рассматривает это событие и эту дату как решающий поворот в правлении Людовика XIV.
Пойдут ли дела хуже?
Мадам де Севинье не ошиблась: с исчезновением всемогущего министра ушла из жизни одна из удивительнейших личностей века: «Вот маркиз де Лувуа и умер, этот великий министр, такой значительный человек, который занимал такое важное место в королевстве, «я» которого, как сказал Николь, было таким емким, было осью всего! Сколько дел, замыслов, проектов он мог бы осуществить, сколько секретов, интриг он мог бы распутать, сколько начатых войн он мог бы закончить, какие красивые шахматные ходы он мог бы еще сделать! — Господи! Дай мне еще немного времени, я хотел бы сделать шах герцогу Савойскому и мат принцу Оранскому. — Нет, у вас не будет, не будет ни единого
Все следили за его реакцией. А посланнику Якова II, который прибыл выразить соболезнование, монарх сказал: «Месье, скажите королю Англии, что я потерял хорошего министра; но на его делах и на моих собственных это не отразится»{26}. Удивительно, что такая ясная фраза могла вызвать столько разных толкований. Эта маленькая речь короля на самом деле заключала в себе три конкретные информации. Наихристианнейший король заверял прежде всего своего кузена: даже без Лувуа будет продолжаться политика, направленная на реализацию планов реставрации свергнутого Стюарта. Во-вторых, Людовик XIV всегда делал необычно краткими высказывания, посвященные памяти умершего. В век цветистых речей, произносимых католическими священниками, король Франции сокращает свои надгробные речи до предела. Не более теплой будет и надгробная речь, посвященная Вобану (в 1707 году), как и слова, произнесенные по поводу ухода из жизни Кольбера, Сеньеле или Лувуа. Монарх на самом деле сентиментален, очень привязан к своим сотрудникам, а дружбе (дружба — не любовь) — чувству целомудренному — не свойственно публичное выражение чувства умиления. Наконец, долг абсолютного монарха — никогда не показывать себя обезоруженным и в еще меньшей мере растерявшимся. Жители королевства и особенно иностранные канцелярии должны быть уверены, что при жизни короля во Франции никогда не будет безвластия.
Впрочем, в 1691 году, после тридцатилетнего личного правления, на кладбищах и в церковных криптах покоились сподвижники, казавшиеся прежде незаменимыми, личности, которые казались единственными в своем роде. Умерли святые (Венсан де Поль, Никола Павийон, Жан Эд), государственные мужи (Лионн, Кольбер, Сеньеле), великие представители искусства (Люлли, Лебрен), полководцы (Тюренн, Конде, Креки), знаменитые моряки (Дюкен). Но эти редчайшие люди были заменены. Среди французских святых появляются имена: Жан-Батист де Ласаль, Маргарита Буржуа, Гриньон де Монфор; среди представителей искусства вакуум заполняют такие люди, как Мансар, Верен, Делаланд, Булль; среди моряков — Турвиль и Шаторено; среди полководцев видим вновь взошедшие звезды: герцога Люксембургского, де Катинй, герцога Вандомского. А почему министры были бы исключением?
Так долго считали. Иногда так считают и сегодня. Для многих авторов 1691 год является поворотным моментом, еще более резким, чем 1661 год: на смену временам визирей, вероятно, пришло время простых чиновников, почтительных исполнителей воли их хозяина. И тут противопоставляется блестящая администрация Кольберов и клана Летелье (последний был реабилитирован в целях подтверждения такого хода мысли) почти бездонному министерскому вакууму конца правления Людовика. Герцог де СенСимон во многом способствовал тому, чтобы создалось такое впечатление — настолько его галерея портретов государственных деятелей неверно отражает действительность из-за его несправедливого и сурового подхода к ее представителям. Шамийяра он видит «послушным, прилежным, недостаточно образованным», Барбезье — приучающим короля «откладывать свою работу, когда он слишком выпил или не хотел пропустить какое-то удовольствие или развлечение», Демаре — опьяненным своим пребыванием в министерстве («Он себя возомнил Атлантом, который поддерживает весь мир и без которого государство не может обходиться»). По его представлениям, Шатонеф талантлив, но правительству он нужен как «пятое колесо в телеге»; канцлер Вуазен «просто неуч да к тому же сухарь, жесткий человек, невоспитанный, несветский». Жером граф де Поншартрен, последний министр морского флота Людовика XIV, изображен в «Мемуарах» герцога «самой неприятной, самой презираемой личностью, и таковым его считают все без исключения: Франция и все иностранные государства, с которыми он вступал в отношения по долгу службы»{94}. Сен-Симон ставит посредственную оценку маркизу де Лаврийеру, оценку «хорошо» — канцлеру Луи де Поншартрену, герцогу де Бовилье и маркизу де Торси. Этого мало. Он сочинил еще одну клеветническую легенду. Он не только злословил по поводу Шамийяров, но и написал многие книги, в которых Людовик изображен как король, специально подбирающий посредственностей, чтобы лучше навязывать им свою монаршую волю.
Но подобный тезис вступает в противоречие с мнением, уже в основном сложившимся, о короле, о его способности удачно выбирать людей. Эта способность особенно подтверждается фактами. Между 1691 и 1715 годами не наблюдается никаких серьезных сбоев ни при смене министров в совете, ни при замене одних глав департаментов другими; бывают, конечно, шероховатости в переходные моменты, но быстро все устраняется благодаря первоклассным высокопоставленным чиновникам последних лет этого бесконечного царствования.
В совете в начале 1691 года были, кроме Людовика XIV, добросовестный, слабый и набожный Лепелетье, Круасси, Лувуа и Луи де Поншартрен. В конце того же года, когда умер Лувуа, король заменил его тремя сильными фигурами: Монсеньором, де Бовилье и маркизом
Совет министров в 1709 году (король, Монсеньор, герцог Бургундский, Бовилье, маркиз де Торси, канцлер Луи де Поншартрен, Никола Демаре и Даниэль-Франсуа Вуазен) или в 1714 году (король, Бовилье, затем Вильруа, Торси, Поншартрен, Демаре, Вуазен) имеет почти тот же состав. Как же обстояло дело с крупными ведомствами?
Два из этих самых крупных ведомств, финансов с 1699 по 1708 год и военное с 1701 по 1709 год, подверглись временному кризису. Надо сразу сказать, что во главе обоих ведомств был один и тот же человек — Мишель де Шамийяр, партнер короля по бильярду, ставший другом и сотрудником, почти фаворитом. Но не надо здесь ничего драматизировать, преувеличивать относительную слабость этого министра. На него косвенно давил авторитет двух предыдущих: Кольбера, стоявшего во главе финансов, и Лувуа, руководившего военными делами, того самого Лувуа, который писал или диктовал по 70 писем в день!{97} Прилежный, исполненный доброй воли, Шамийяр не мог делать столько в день, сколько Лувуа, даже несмотря на то, что Лепелетье де Сузи занимался вместо него фортификациями, даже несмотря на то, что Никола Демаре, его преемник, ставший генеральным директором в 1703 году, восполнял своей помощью пробелы в работе контролера финансов. Маршал Бервик, который часто раздражался из-за того, что должен был повиноваться Шамийяру, оправдывал его в одном: «Неудивительно, что он не мог с этим хорошо справиться (с генеральным контролем и с военными делами), потому что Кольбер и де Лувуа, два самых больших министра, каких только знала Франция, стояли каждый во главе одного из двух ведомств». В то время, когда королевство подвергалось натиску всей Европы, быть во главе двух министерств не было синекурой.
Людовик XIV, увидевший наконец, несмотря на большое дружеское расположение, что Шамийяр не справляется со своей должностью, назначит ему в помощь вполне подходящих помощников. Даниэль-Франсуа Вуазен, который заменил игрока в бильярд в военном ведомстве, не страдал, слава Богу, недоверием Шамийяр а, которое последний испытывал по отношению к «заслуженным людям». Увлеченный своим делом, «способный вникать в детали» (как это делал маркиз де Лувуа), «очень справедливый»{10}, Вуазен смог поддерживать своими собственными усилиями армии короля вплоть до заключения мира. Никола Демаре, достойный племянник великого Кольбера, воспитанный в плане административном и деловом, сумеет воспользоваться своими прекрасными связями с финансистами, чтобы привлечь их внести свой вклад в общее военное усилие нации. Прибегая к всевозможным уловкам, но уловкам удачным, потому что они оказываются эффективными, он всегда находит какие-нибудь деньги, чтобы поддержать армии Вуазена или военно-морской флот де Поншартрена.
Историография последних лет совершенно по-новому представляет образ Фелипо де Поншартренов, отца и сына, и поэтому изменилось представление о военно-морском флоте конца правления Людовика XIV, а также о функционировании центральных учреждений [103] . Историография показывает, что огромный кольберовский госсекретариат всегда был в руках компетентных людей. После Кольбера и Сеньеле в тот трудный период Луи и Жером Поншартрены очень умело управляли этим министерством, которое ведало Парижем, домом короля, военно-морским флотом, торговлей, колониями и духовенством. Мы снова видим их в действии [104] . Но надо еще отметить, что Луи-Фелипо де Поншартрен, канцлер Франции с 1699 по 1714 год, вновь придаст канцелярии значительность и блеск, позабытые со времен Пьера Сегье. «Никогда еще не наблюдалось в человеке такой быстрой понятливости, — сказал по поводу Луи-Филипо де Поншартрена герцог де Сен-Симон, — такой легкости и приятности ведения беседы, такой точности и быстроты реакции, такой легкости и основательности в работе, такой быстроты ее выполнения, такой мгновенной и правильной оценки людей и такого умения привлечь их к себе на службу». В общем, этот человек был чем-то похож на блестящего де Лионна в сочетании с гениальным Лувуа. И поэтому нечего говорить о том, что он был незаменим.
103
Все работы профессора Фростена в этом духе.
104
Смотреть главу XXX.