Людовик XIV
Шрифт:
Вот почему после ответа на вопрос (в отношении Людовика XIV): «Каким он вам представляется, когда болен?», было бы интересно, — чтобы определить какую-нибудь интимную черту, которая тщательно скрывается, — задать два других вопроса. «Каким он вам представляется читателем?» Ответ таков: «Читателем ленивым». «Каким он вам представляется коллекционером?» Ответ: «Приветливым коллекционером».
Ленивый читатель
Все образованные французы знают, что Великого короля почти всегда упрекали в интеллектуальной лености, в частности, в нелюбви к чтению, что являлось подтверждением якобы вышеназванного недостатка. Пфальцская принцесса и герцог де Сен-Симон во много способствовали тому, чтобы подобный образ закрепился за ним в умах людей. Против этих двух недостатков можно возразить так: отсутствие любви
Людовик был высокообразованным человеком, хотя и меньше читал, чем образованные люди того времени. Еще будучи ребенком, которого воспитывал Мазарини, он ставил активные действия выше медитации, а беседу — выше чтения. И один Бог знает, почему его в этом упрекают. Правда, беседа — это «свободное искусство», которое так дорого было Жермене де Сталь, — не могла бы возместить в наше время чтение книг. Но не так было в XVII веке. В 1677 году шевалье де Мере, друг Паскаля, опубликовал трактат «О беседе»{72}. А вот Сент-Эвремон писал, не видя в этом ничего предосудительного: «Как бы я ни любил читать, беседа мне доставляет гораздо большее удовольствие»{92}.
Для монарха этот контраст не так разителен. Обычно королю книги читают, и его чтецами бывают люди ученые, образованные, способные прокомментировать или обсудить те прочитанные страницы, которые привлекли внимание Его Величества. Таким был президент де Периньи (умер в 1670 году), которого Людовик XIV считал достойным давать образование дофину; таким будет де Бонрепо, большой специалист морского дела и дипломат. Король также часто использует для подобных услуг других приближенных лиц, пренебрегая в таких случаях чтецами, которые были назначены на эту должность. Таковы, например, историографы — сначала Поль Пеллиссон, а потом Жан Расин и Буало.
Двум последним была поручена, это известно, уже с 1677 года история правления Людовика XIV. С самого начала оба относились с большой серьезностью к этой задаче. «Когда у них получался какой-нибудь интересный эпизод, — рассказывает нам Луи Расин, — они шли его читать королю»{90}. Обычно это происходило у маркизы де Монтеспан, к которой король приходил играть и где обычно присутствовала мадам де Ментенон. Мадам де Монтеспан испытывала симпатию к Буало, а мадам де Ментенон — к Расину. «Когда король приходил к мадам де Монтеспан, они ему читали что-нибудь из написанной истории, затем начиналась игра», и мадам де Ментенон вскоре находила удобный случай, чтобы уйти. Когда же король, будучи не очень здоровым, приглашал историографов к себе в спальню, они там встречали в самом начале своего чтения мадам де Ментенон, так как ее соперница всегда опаздывала. Таким образом, они первыми заметили большое влияние вдовы Скаррон.
Жан Расин, который жил в замке, которому покровительствовала мадам де Ментенон и которого все больше и больше ценил Людовик XIV, присутствовал всегда на церемониале утреннего туалета короля и очень быстро стал любимым собеседником Его Величества. Монарх любил Расина, «любил слушать, как он читает, и считал, что у него особый талант заставить почувствовать красоту тех произведений, которые он читал». Когда-то Людовик, будучи больным, попросил своего историографа «почитать ему какую-нибудь увлекательную книгу». Расин предложил «Сравнительные жизнеописания» Плутарха. «Это какой-то галльский язык», — сказал король, размышляя над архаичным стилем перевода Жака Амио. Расин ответил, что постарается, читая этот текст, изменить кое-какие обороты фраз и заменить старые слова современными. Ему так хорошо удавалось это делать, изменяя незаметно все то, что могло шокировать слух короля, что монарх не скрывал своего удовольствия, восхищаясь красотой языка Плутарха. Такая удивительная обработка по ходу старинного текста, от которого король получал огромное удовольствие, делала Расина незаменимым чтецом, что, естественно, вводило писателя в круг интимных друзей короля и, с другой стороны, вызывало ревность многих: «Честь, которую ему, этому нештатному чтецу, оказывал король, заставила возроптать его соперников, штатных чтецов». Эти «штатные» чтецы были хорошо подобраны, они также умели отобрать самое интересное в тексте, резюмировать, сокращать что надо, поговорить о тексте с Его Величеством, если король им оказывал честь, останавливаясь на каких-то интересных для него моментах. Но по уровню ума и умению рассуждать они явно не дотягивали до Расина, и поэтому король предпочитал им автора «Андромахи». Он спросил как-то у Расина, «кто был самым ценным из великих писателей, которые прославили Францию во время его царствования». «Мольер», — ответил Жан Расин. А король, который когда-то любил и покровительствовал Мольеру, но полностью
Если король предпочитает слушать, как читают тексты лучшие, выдающиеся умы королевства, вместо того чтобы самому листать в промежутке между двумя аудиенциями какую-нибудь книгу, пахнущую клеем и типографской краской, это не означает отсутствия у него интеллектуальной открытости. Любознательность короля никогда не снижалась. В шестьдесят лет (по Фюретьеру, это возраст наступления старости) Людовик XIV все так же стремится побольше узнать и во всем разобраться. 23 сентября 1699 года, например, когда двор находился в Фонтенбло, король многократно наблюдал через закоптелое стеклышко солнечное затмение; а через несколько дней он попросил «знаменитого Кассини из Обсерватории принести ему план затмения, на котором было видно, каким оно было разным в разных точках земного шара, где наблюдалось»{97}. Этот исторический факт свидетельствует, с одной стороны, о живости ума короля, а с другой — о его склонности к научным познаниям и к графическим наглядным изображениям. В конце концов, этот любитель рисунков и эстампов, монет и медалей, архитектуры и четко распланированных парков и садов, этот любитель искусства, о котором современники говорили, что он обладает от рождения верным глазомером, имеет все основания предпочитать чтению книг личные беседы и графические изображения.
Но это никогда не заставляло его презирать книги, библиотеки. Библиотека короля в Париже, которая положила начало нашей Национальной библиотеке, уже тогда находилась на улице Вивьенн и «была богата книгами, даже весьма любопытными»{42}. А «законное внесение в хранилище» новых произведений, родоначальником чего был Франциск I, по-настоящему стало соблюдаться только во время царствования Людовика XIV: «По правилам надо было сдать два экземпляра напечатанной книги в библиотеку короля».
В Версале, который изобиловал предметами искусства, Людовик не мог вечно обходиться без читального кабинета. В течение двадцати лет выходили издания с описаниями замка, в которых беспрестанно восхвалялись античные скульптуры, бронзовые изделия, коллекции медалей и монет, вазы, камни с рельефно вырезанными изображениями, восточные драгоценности, а вот о книгах в них нет ни слова. Нельзя с уверенностью сказать, что король заставлял хранить десятки сотен поэм, речей, клятв, которые ему посвящались. По словам Прими Висконти, чтецы давали ему, впрочем, лишь сокращенные варианты такого рода работ, так как Людовик XIV предпочитал «читать книги по истории и вообще хорошие книги». За исключением нескольких ценных манускриптов на полках личного кабинета короля лежат несколько сотен томов, по большей части посвященных нумизматике.
Все меняется в ноябре 1701 года. «Его Величество, — пишет Мансар, — приказал сделать внутри квадратного кабинета, соединяющегося с овальным салоном, находящимся в конце маленькой галереи, книжные шкафы, высота которых равна высоте письменного стола, с застекленными полками, благодаря чему можно любоваться «редкими книгами» Его Величества, и приладить на верхней горизонтальной планке шкафов трехстворчатые полочки, на которых будут выставлены многочисленные золотые, серебряные и филигранные ювелирные изделия»{203}. Итак, нельзя судить о книгах короля по их количеству. Здесь представлены редкие книги, своего рода произведения искусства.
Людовик любит книги, но не всякие. Он хочет иметь книги «большого формата, пышно оформленные, богато иллюстрированные, снабженные миниатюрами в ярких красках». Он предпочитает не обычную бумагу, а веленевую; не типографскую печать, а каллиграфическое письмо с золотом. Придворные, послы знают это, и каждый старается ему подарить манускрипт такого рода. Король заказал в 1684 году великолепную обложку для «Часослова» Анны Бретонской. Эта украшенная изображениями цветов рукопись нравится королю, который любит цветы. Он ревностно хранит и дополняет веленевые манускрипты своего дяди Гастона Орлеанского, труд художников-натуралистов. В 1700 году он жалует 10 000 франков Жану Жуберу на «его 400 рисунков редких растений, птиц и животных, написанных в миниатюре на веленевой бумаге и предназначенных для библиотеки кабинета Его Величества», а в 1705 году он дает двойную сумму на 800 таких миниатюр. У Мазарини, Фуке, Кольбера было то же пристрастие. Людовик XIV создал из этого королевский стиль, национальный стиль. Король так выражал свою любовь к природе, Кольбер — свое пристрастие к научным публикациям.