Льюис Кэрролл: поэт, писатель, чародей
Шрифт:
О том, что Льюис Кэрролл с детства писал стихи, мы знаем сравнительно мало. Сначала они выходили в домашних «журналах», в которых изредка участвовали и члены семьи; впрочем, чаще всего он сам выступал их единственным автором, редактором, переписчиком, иллюстратором и брошюровщиком. Эти журналы он продолжал сочинять для своих братьев и сестер даже тогда, когда стал студентом и даже оксфордским преподавателем. В это время он уже начал изредка печатать свои стихи в различных газетах, журналах, университетских сборниках. Некоторые из них, самые удачные, стали потом украшением двух сказок об Алисе; другие Кэрролл собрал в отдельные сборники, выходившие на протяжении его жизни. В нашу книгу вошла подборка из его лучших стихов, написанных в разные годы.
Пожалуй, более всего
Совсем в ином стиле написано одно из самых известных стихотворений Кэрролла — «Гайавата фотографирует». Чарлз увлекся фотографией еще в 1855 году (ему тогда было двадцать три года) и продолжал всерьез заниматься ею в течение многих лет. В те годы процесс фотографирования был необычайно сложен, что он и описывает в начале этого стихотворения. Однако это не помешало ему стать одним из лучших фотографов XIX века. Он сделал тысячи фотографий, снимая самых различных людей, среди которых были и такие известные, как Теннисон, Данте Габриэль Росетти, Рескин, многие ученые и, конечно, дети. Попадались ему и «трудные» модели; не исключено, что это стихотворение основано на собственном опыте Кэрролла. Поэт воспевает подвиги могучего Гайаваты, хорошо известного нам по любимой с детства «Песни о Гайавате» Лонгфелло, — только у Кэрролла герой вершит их на фотографической ниве. Но вот что приводит читателя в восторг: Кэрролл воспевает Гайавату, точно придерживаясь размера оригинала. Скажем без обиняков: русскому читателю повезло, что прославленная «Гайавата» была переведена на русский язык таким замечательным поэтом, как Иван Бунин. Не будь его перевода, великолепно передающего стиль и ритмику оригинала, мы бы не смогли оценить пародии Кэрролла. Добавим также, что в этой пародии поэт высмеивает отнюдь не Гайавату и уж конечно не Лонгфелло.
Разнообразие тем, приемов, размеров и стилей поражает читателя стихотворений Кэрролла даже в сравнительно небольшой подборке. Кэрролл не повторяется ни в чем. Вот шутливое признание — нет, не в любви! — а в ненависти к морю. Вот послание ко Дню святого Валентина, в котором поэт вопрошает:
Не можем разве мы друзей Любить в разлуке?Он пишет считалку до пяти, которую называет «игрой в пятнашки», где, как кажется поначалу, затевает веселую забаву с числами, однако, дочитав стихотворение до конца, мы понимаем, что речь здесь идет совсем о другом. Он вопрошает, как стать «поэтом и верный выбрать слог», и дает удивительные советы… И все это он делает, как всегда, весело, забавно, с неистощимой выдумкой. Впрочем, если вслушаться, звучит в этих стихах и глубоко личная нота; неслучайно переводчик этих стихов Михаил Матвеев как-то заметил, что из них мы многое узнаем о том «потаенном человеке», который скрывается за этими веселыми стихами.
То же свойство отличает и поэму Кэрролла «Охота на Снарка» (1876), над расшифровкой которой бьются литературоведы и переводчики (число переводов поэмы на русский язык давно уже перевалило за двадцать. Поэма «Охота на Снарка» возникла при таинственных обстоятельствах, о которых рассказывает сам Кэрролл: «Солнечным днем я шел по склону холма, как вдруг в голове у меня зазвучала стихотворная строка — одна единственная строка: „Ибо Снарк был Буджумом, понятно?“ („For the Snark was a Boojum, you see?“) He знаю, что она значила тогда; не знаю, что она значит
Кэрролл умалчивает о том, что это происходило в окрестностях Гилфорда, куда он приехал, чтобы ухаживать за своим крестником, 22-летним Чарли Уилкоксом, умирающим от неизлечимой в те годы болезни — чахотки. Кэрролл был дружен с семьей Чарли, с которыми был также связан родством (отец Чарли приходился ему двоюродным братом). Он дежурил у постели больного по ночам; после одной из таких ночей он и услышал во время прогулки заключительную строфу будущей поэмы. «С тех пор мне регулярно приходят любезные письма от незнакомых людей, — пишет далее Кэрролл, — которые просят меня объяснить, что такое „Охота на Снарка“: аллегория, политическая сатира или в ней кроется какая-то мораль? На все эти вопросы я могу лишь ответить: „Я не знаю!“»
Некоторые исследователи полагают, что эта поэма гораздо ближе к абсурду, чем к нонсенсу. Возможно; однако тема смерти присутствует и в нонсенсе. Достаточно вспомнить некоторые лимрики Эдварда Лира, где с героями расправляются весьма сурово, а также кое-какие реплики из сказок об Алисе. «Да свались я хоть с крыши, я бы и то не пикнула!» — восклицает героиня в первой из них; а встреченный в Зазеркалье Шалтай-Болтай говорит ей, что было бы неплохо, если б она «перестала расти», когда ей исполнилось семь! Конечно, эти замечания маскируются юмором, именно поэтому Мартин Гарднер находит нужным специально отметить их в комментариях, обращая внимание читателей на эту тему.
Роман «Сильвия и Бруно», который Кэрролл считал своей главной книгой и над которым трудился немало лет, был опубликован в 1889 году; в 1893-м — вышел второй том, названный «Сильвия и Бруно. Завершение». Первым наброском этого внушительного романа был опубликованный в 1867 году рассказ «Месть Бруно», где впервые появляются Сильвия и Бруно и звучат мысли Кэрролла о милосердии и любви. Затем последовали годы, посвященные кропотливому труду над романом. Впрочем, можно ли — несмотря на его внушительный объем — назвать его романом? Льюис Кэрролл задумал его как книгу для детей, и хотя с годами она все разрасталась, не отказался от этой мысли. Книга и была издана в рубрике «детское чтение», что очень удивило и читателей и критиков. Действительно, помимо чисто детской сюжетной линии, связанной с двумя детьми, которые появляются то в реальном, то в фантастическом пространстве, есть в книге немало страниц, адресованных непосредственно взрослым; главные персонажи там — пожилой Рассказчик, или Историк, как называет его Кэрролл, и врач Артур Форестер, влюбленный в молодую аристократку, леди Мьюриэл. Это сложное обустройство пространства и времени, «регулятором» которого снова, как в «Зазеркалье», служит сон, а вернее, то состояние полубодрствования или полусна, о котором еще в юности задумывался Кэрролл. Есть там и другие персонажи, из которых особенно запоминаются Безумный Садовник со своей замечательной песней, звучащей на протяжении всей книги, и эксцентричный Херр Профессор, делавший самые неожиданные открытия. Именно с ними связаны блестящие гротесковые эпизоды и шутки. Скажем прямо, нонсенс в этой книге ничуть не уступает той игре, которую вел Кэрролл в двух сказках об Алисе или в «Охоте на Снарка». Параллельно этой веселой игре ума идут размышления Историка (читай, самого Кэрролла) о божественном, о жизни и смерти, о любви и милосердии. Эта книга не принадлежит к тем, которую можно читать залпом; ее надо читать медленно, останавливаясь и размышляя о том, о чем побуждает нас подумать Кэрролл. Думается, что эта книга, как никакая другая из кэрролловских книг, позволит нам понять, каким человеком был ее автор.
Льюис Кэрролл скончался 14 января 1898 года в доме своих сестер в Гилфорде, куда он приехал, как делал это в течение многих лет, на рождественские каникулы. Слава его, возникшая еще при жизни, ширилась в течение всего XX века, достигнув небывалого звучания уже в наши дни. В его книгах находят все новые и новые смыслы представители разных стран и наук, его книги переведены на десятки языков, но важнее всего в них, пожалуй, то, что один критик назвал «добрейшей душой и чародейством».