Льюис Кэрролл
Шрифт:
Не будем далее углубляться в эти концепции: они уже давно навязли у всех в зубах. Справедливости ради надо заметить, что потребность в скандалах и сенсациях не исчерпывалась одной лишь сексуальной тематикой. Во второй половине XX столетия то и дело возникали новые толкования кэрролловской «Алисы». То обнаруживали в «Стране чудес» записанные особым кодом цитаты из Ветхого Завета, то выяснялось, что это послание психоделика, созданное под влиянием особых галлюциногенных грибов (помните гриб, на котором восседала Синяя Гусеница, посоветовавшая Алисе откусить «с одной и с другой стороны»?). Особенно много шума наделала теория, согласно которой автором «Алисы» был не кто-нибудь, а сама королева Виктория! Об этом даже в советские времена
После выхода в свет набоковской «Лолиты» (1955), популярность которой с каждым годом всё росла и росла, массовому читателю стало окончательно ясно, что Кэрролл, конечно, был педофилом. Теперь, наконец, кэрролловский эвфемизм child-friendsоткрыл свой истинный смысл: нимфетки! С новой жадностью читатель вглядывался в мемуары кэрролловских «нимфеток», пытаясь читать между строк.
Теперь уже ни один серьезный исследователь творчества Кэрролла не мог обойти молчанием проклятый вопрос о том, КАК именно любил Кэрролл маленьких девочек. И если исследователь не желал признавать писателя педофилом и извращенцем, ему приходилось занимать оборонительную позицию и выстраивать систему оправданий.
«Сам Кэрролл считал свою дружбу с девочками совершенно невинной; у нас нет оснований сомневаться в том, что так оно и было. К тому же в многочисленных воспоминаниях, написанных позже его маленькими подружками, нет и намека на какое-либо нарушение приличий. […] В наши дни Кэрролла порой сравнивают с Гумбертом Гумбертом, от чьего имени ведется повествование в “Лолите” Набокова. Действительно, и тот и другой питали страсть к девочкам, однако преследовали они прямо противоположные цели. У Гумберта Гумберта “нимфетки” вызывали плотское желание. Кэрролла же потому и тянуло к девочкам, что в сексуальном отношении он чувствовал себя с ними в полной безопасности. От других писателей, в чьей жизни не было места сексу (Торо, Генри Джеймс), и от писателей, которых волновали девочки (По, Эрнест Даусон), Кэрролла отличает именно это странное сочетание полнейшей невинности и страстности. Сочетание уникальное в истории литературы», — пишет Мартин Гарднер, автор «Аннотированной Алисы».
«Льюису Кэрроллу доводилось сражаться с дьяволом — а, как мы знаем, для викторианцев секс часто был личиной дьявола. Я убежден, что Кэрролл выходил победителем из этих сражений. […] В глубине души Кэрролл сознавал, что если он хоть раз уступит малейшему искушению в дружбе с детьми, то никогда не сможет возобновить этой дружбы. Он был своего рода викторианским Ловцом во ржи, однако он не был Гумбертом Гумбертом», — утверждает другой известный исследователь творчества Кэрролла, Мортон Коэн.
Но как бы ни пытались некоторые благородные умы защитить эксцентричного сказочника, обыватель не может оторвать завороженного взгляда от жутковатой картинки: дитя наедине с коварным искусителем, у которого карманы набиты игрушками, а в голове бродят нечистые мысли. Это зрелище ужасает почтенную публику чуть ли не до конца двадцатого века…
А между тем после смерти Менеллы и Вайолет сохранившиеся дневники Льюиса Кэрролла все-таки были проданы наследниками Британскому музею. Некогда запертые на семь замков, заветные листки стали доступны для изучения. Но — ничего не произошло. Неказистые тетради в серых обложках уже никого не интересовали. Биографы и исследователи Кэрролла продолжали опираться на привычные факты и приходить к привычным выводам.
Очередной поворот посмертной судьбы Кэрролла начался с любезной его сердцу математики. Почти одновременно в двух разных странах два пытливых исследователя занялись, представьте, сложением и вычитанием. И тут обнаружилось, что многие из милых крошек в момент знакомства с Кэрроллом уже перешагнули рубеж семнадцати, восемнадцати, двадцати, а то и тридцати лет… Как же так, спросит недоверчивый читатель? Неужели никто раньше
Очень показательно, что на незыблемые, давно установленные истины покусились, в известном смысле, аутсайдеры — французский профессор ( иностранец!)Хьюго Лебейли и не имеющая отношения к науке актриса (!)Кэролайн Лич. (Ученое сообщество отнюдь не пришло в восторг от этого вмешательства.) Лебейли изложил свои выводы в научных трудах; Лич опубликовала книгу, рассчитанную на широкого читателя. [167]
Результаты пересмотра известных фактов и сохранившихся документов оказались сокрушительными. Как карточный домик рассыпаются глубокомысленные построения и гипотезы… («Вы — просто колода карт!» — говорит разгневанная Алиса и просыпается.)
167
См.: Lebailly Н.Dodgson’s Diaries: The Journal of a Victorian Playgoer (1855–1897); Charles Lutwidge Dodgson’s Infatuation with the Weaker and More Aesthetic Sex Re-examined; Leach K.In the Shadow of the Dreamchild: a new understanding of Lewis Carroll. London, 1999.
В качестве примера можно привести хорошо известные воспоминания Изы Боумен (1873–1958), актрисы, в чьей судьбе Ч. Л. Доджеон принимал живое участие. (Доджеон помогал также ее сестрам и брату.) Ее книжка «История Льюиса Кэрролла, рассказанная настоящей Алисой в Стране чудес», вышла в 1899 году, через несколько месяцев после биографии Коллингвуда. Алисой она называет себя на том основании, что в 1888 году ей довелось играть знаменитую кэрролловскую героиню.
Мемуары Изы, написанные достаточно живо, с несомненной любовью к Кэрроллу, которого она называет «дядюшкой», тем не менее оставляют странный, слащавый привкус, знакомый русскоязычным читателям среднего и «выше среднего» возраста по школьным «рассказам о Ленине». «Маленькая девочка и ученый профессор! Какое странное сочетание!» — восклицает она то и дело. Портрет ученого чудака расцвечен описаниями игр, прогулок, ее долгих визитов в Крайст Чёрч… Словом, читателю не приходится жаловаться на отсутствие «картинок и разговоров». Так, мы находим в воспоминаниях весьма драматичное описание ссоры и примирения «профессора и маленькой девочки»:
«В детстве я часто развлекалась тем, что рисовала карикатуры, и однажды, когда он (Кэрролл. — А. Б., Н. Д.)писал письма, я принялась делать с него набросок на обороте конверта. Сейчас уж не помню, как выглядел рисунок, — наверняка это был гадкий шарж, — но внезапно он обернулся и увидел, чем я занимаюсь. Он вскочил с места и ужасно покраснел, чем очень меня испугал. Потом он схватил мой злосчастный набросок и, разорвав его в клочья, молча швырнул в огонь. После, всё так же не говоря ни слова, он внезапно подошел ко мне, обнял и горячо поцеловал. Мне было тогда всего десять-одиннадцать лет, но и теперь этот эпизод стоит у меня перед глазами, как будто всё это было вчера…»
Итак, по утверждению Изы, в момент описанной размолвки ей «не более десяти-одиннадцати лет»… Однако на деле ей гораздо («О, гораздо!» — сказала Королева…) больше. «Примечательно, — ядовито замечает по этому поводу Кэролайн Лич, — что Изе уже исполнилось тринадцать, когда она познакомилась с Доджсоном. К тому времени, как он оплачивал ее уроки актерского мастерства и возил ее на каникулы, ей было лет четырнадцать — шестнадцать, в последний раз она гостила у него в Истборне в двадцатилетием возрасте».