Льюис Кэрролл
Шрифт:
С точки зрения викторианской морали самым невинным из всех увлечений Кэрролла казалось его увлечение маленькими девочками. Именно это увлечение, такое уместное для сказочника, и подняли на щит сначала Коллингвуд, а вслед за ним и многочисленные мемуаристы и биографы. Кто же мог знать, что в следующем веке всё встанет с ног на голову и любовно наведенный современниками «хрестоматийный глянец» отольется в столь рискованные формы!..
Однако для публики того времени, как и для семейства Кэрролла, дружба с девочками выглядела абсолютно безопасной темой. Считалось, что до четырнадцатилетнего возраста девочка остается ребенком и, соответственно, до этой поры стоит выше всего земного и грешного.
По словам Кэролайн Лич, именно эти представления «стоят за наивными попытками семейства убедить публику, что все его многочисленные приятельницы были моложе роковых четырнадцати лет. Эта манипуляция становится особенно
В результате сравнения опубликованных фрагментов дневников с более полной версией, хранящейся в Британском музее (пусть даже с вырезанными страницами и пропавшими томами), профессор Лебейли приходит к выводу, что «отнюдь не трогательный интерес дядюшки к прелестным ангелочкам оберегали от постороннего взгляда престарелые викторианские дамы, но его склонность к сомнительным, по их мнению, спектаклям, в которых играли бойкие молодые актрисы, его благосклонные отзывы о полотнах, изображающих обнаженных женщин. Доказательства столь вульгарного вкуса казались им поистине скандальными, и они замалчивали их последовательно и методично, не подозревая, что тем самым подпитывают распространенное представление о Льюисе Кэрролле как об извращенце и маньяке».
И в самом деле, как могли они предположить, что, оберегая викторианские добродетели, обрекут своего знаменитого родственника на гораздо более грозные обвинения? Великолепная ирония судьбы, достойная Кэрролла.
Возможно, сам Кэрролл отчасти способствовал возникшей путанице. Взять хотя бы изобретенный им термин child-friend.По сути, это словосочетание указывало не столько на возраст (или даже возрастную разницу), сколько на тип отношений, столь обычный для Кэрролла и столь малопонятный обществу — вероятно, сегодняшнему так же, как и тогдашнему. Впрочем, и само слово childв XIX веке всё еще сохраняло отзвуки иных оттенков значений. Слово это могло указывать не только на возраст, но и на характер отношений, в частности определяемый разницей в возрасте или социальном положении (ср. принятое в XVIII столетии выражение «дети и слуги»). Кстати говоря, не зря, видимо, многие современники упоминали о том, как внимателен был Кэрролл к слугам — по всей видимости, для него особое значение имели отношения с более слабыми, зависимыми, в известной степени более уязвимыми (не стоит забывать, что он рано узнал бремя ответственности за восьмерых младших братьев и сестер).
Однако в употреблении Кэрроллом слова childбыл, конечно, и игровой компонент, на что справедливо указывают и Кэролайн Лич, и Хьюго Лебейли. Он частенько использовал слово «ребенок» применительно к особам женского пола в возрасте двадцати, тридцати, а то и сорока лет…
В 1894 году Кэрролл пишет миссис Эгертон, приглашая на обед двух ее дочерей, шестнадцати и восемнадцати лет:
«Одна из главных радостей моей — на удивление счастливой — жизни проистекает из привязанности моих маленьких друзей. Двадцать или тридцать лет тому назад я бы сказал, что десять — идеальный возраст; теперь же возраст двадцати — двадцати пяти лет кажется мне предпочтительней. Некоторым из моих дорогих девочек тридцать и более: я думаю, что пожилой человек шестидесяти двух лет имеет право всё еще считать их детьми».
Примерно такое же рассуждение содержится в письме 24-летней Гертруде Четуэй, которую Кэрролл зовет погостить у него в Истборне. Вот как он оправдывает необычность подобного приглашения:
«Во-первых, если я доживу до следующего января, мне исполнится 59 лет. Если бы подобную вещь предложил мужчина тридцати или даже сорока лет от роду, это было бы совсем другое дело. Тогда бы об этом и речи идти не могло. Мне самому подобная мысль пришла в голову лишь пять лет назад. Только накопив действительно немало лет, рискнул я пригласить в гости десятилетнюю девочку, которую отпустили без малейших возражений. На следующий год у меня неделю пробыла двенадцатилетняя гостья. А еще через год я позвал девочку четырнадцати лет, на этот разожидая отказа под тем предлогом, что она уже слишком взрослая. К моему удивлению и радости, ее матушка согласилась. После этого я дерзко пригласил ее сестру, которой уже исполнилось восемнадцать. И она приехала! Потом у меня побывала еще одна восемнадцатилетняя приятельница, и теперь я совсем не обращаю внимания на возраст».
По мнению профессора Лебейли, поведение Кэрролла объясняется прежде всего крайней независимостью характера, стремлением самому, в соответствии со своим разумением
При этом, продолжает Лебейли, Кэрролл вовсе не чурается женщин. Однако, будучи человеком крайне щепетильным, Кэрролл строго регламентирует свое общение с прекрасным полом — в молодости он держится подальше от девиц на выданье и только к старости начинает проявлять известную беззаботность относительно возраста своих приятельниц… На основании точно подсчитанных отзывов Кэрролла о произведениях живописи и театральных постановках (из 870 комментариев, сделанных им по поводу актерской игры, только 150 относятся к детям) Лебейли делает вывод, что цветущая женственность привлекала его на деле значительно больше, чем девичья незрелая прелесть. Словом, миф лжет — автор сказок об Алисе был вовсе не таким, каким его привыкли считать…
Миф лжет, вторит профессору Кэролайн Лич. Кэрролл вовсе не был застенчивым, мрачным отшельником — напротив, порой он наносил в день по полдюжины визитов, водил в театр своих бесчисленных приятельниц; никогда не избегал мужчин и уж тем более не испытывал ненависти к мальчикам; он получал удовольствие от жизни и любил общество молодых женщин… Впрочем, яростно развенчивая старый миф, Кэролайн Лич тут же начинает создавать новый — головокружительную историю любви Кэрролла к миссис Лидделл. И можно быть уверенными, что новые сенсации не за горами. Возможностей масса: роман с гувернанткой, роман с миссис Лидделл, роман с мистером Лидделлом… Возможно, выяснится, что Кэрролл любил только мальчиков.Возможно, найдется и какой-нибудь подозрительный домашний питомец или возлюбленный труп. И в этом отчасти будут виноваты злополучные викторианские дамы, затерявшие и изрезавшие драгоценные томики дневников. Ибо ничто так не будоражит воображение, как тайна. Сколько лет дописывают за Диккенса его последний неоконченный роман, сколько лет волнует умы десятая, сожженная, глава «Евгения Онегина»! Вероятно, и Кэрроллу предстоит еще немало удивительных метаморфоз…
Но мы, пожалуй, остановимся, передохнем и оглядимся. Может быть, у нас, наконец, перестанет двоиться в глазах и нам удастся увидеть не двух антиподов, этаких Джекилла и Хайда, а одного незаурядного человека, необычного до такой степени, что современники и потомки предпочли разделить его на «Кэрролла» и «Доджсона» и воспринимать «по частям». Загадки и парадоксы по-прежнему сопровождают его имя — даже теперь, спустя более столетия после его смерти. Прелесть в том, что у загадки не всегда есть ответ — чем, например, ворон похож на конторку?
Англичане знают цену странности.У Кэрролла на родине есть своя культурная ниша — «эксцентричный ученый-джентльмен»; хотя, конечно, и это всего лишь одна из масок. Бесспорно, она подходит ему не в пример лучше, нежели маска чопорного педанта, у которого, как заметила в свое время Вирджиния Вулф, «не было жизни», или совсем уж нелепая маска тайного искусителя девочек… Но если эти маски расплывутся, исчезнут, что же останется? Улыбка, разумеется.
Можно ли сказать, что Льюис Кэрролл был свободнымчеловеком? Он, несомненно, был глубоко религиозен, но не мог принять идею о вечных муках; позволял себе присутствовать на службе в православном храме и даже в синагоге, говорил, что если бы знал язык, то принял бы участие в православной литургии. Он уважал традиции и установления общества, но открыто возражал против тех из них, которые казались ему бессмысленными или несправедливыми. Он дарил необыкновенную дружбу, исполненную юмора и доброты, многим представительницам прекрасного пола — как мы теперь знаем, самого различного возраста. И при этом значительно больше полагался на свое суждение, нежели на общепринятые правила. Это был человек совести, в своих помыслах и поступках он давал строгий отчет Господу. Но никогда — никогда! — не путал он Господа с «миссис Гранди», с духовными и светскими властями. Он держал ответ перед Богом, а не перед ними. И не перед нами.
Основные даты жизни и творчества Льюиса Кэрролла (Чарлза Латвиджа Доджсона)
1832, 27 января— в деревне Дарсбери (графство Чешир) в семье преподобного Чарлза Доджсона и Франсис Джейн, урожденной Латвидж, родился сын Чарлз, третий из одиннадцати детей.
1843 —в связи с получением отцом прихода семья переехала в деревню Крофт-на-Тисе неподалеку от Ричмонда (графство Йоркшир). 1844–1846— Чарлз-младший посещает школу в Ричмонде.