Люсьен Левен (Красное и белое)
Шрифт:
— Господину префекту дурно! — воскликнул генеральный секретарь и взглянул на Люсьена, словно прося у него извинения за человеколюбие, которое он проявлял, обращая внимание на состояние префекта.
Префект в самом деле был в обмороке; его поддержали и усадили у открытого окна.
Люсьен между тем удивлялся незначительности содержания доставленной курьером депеши. Это было длинное письмо министра, посвященное мужественному поведению Люсьена в Блуа; министр собственноручно приписал, что виновники бунта будут разысканы и подвергнуты строгому наказанию, а также что он, министр,
«А о здешних выборах ни слова! — подумал Люсьен. — Стоило ради этого гнать курьера!»
Он подошел к распахнутому окну, у которого усадили префекта; г-ну де Серанвилю натирали виски одеколоном; вокруг все повторяли одну и ту же фразу: «Переутомление, вызванное выборами…»
Люсьен сказал несколько подобающих слов и попросил разрешения на минуту удалиться с г-ном Коффом в соседнюю комнату.
— Допускаете ли вы, — спросил он Коффа, протягивая ему депешу министра, — чтобы из-за такого письма посылали курьера?
Он углубился в чтение письма от матери, которое быстро прогнало улыбку с его лица. Г-же Левен казалось, что жизнь ее сына находится в опасности, и, прибавляла она, «из-за столь грязного дела». «Брось все и возвращайся… Я здесь одна; твоего отца соблазнило честолюбие: он уехал в Авейронский департамент, за двести лье от Парижа, рассчитывая, что там его изберут депутатом».
Люсьен поделился этой новостью с Коффом.
— Это и есть письмо, из-за которого сюда погнали курьера. Госпожа Левен, вероятно, потребовала, чтобы письмо было доставлено вам как можно скорее. В общем, дела здесь не слишком веселые. Мне кажется, вам следует вернуться к этому иезуиту, который помирает от заглушённой ярости. Я со своим важным видом могу только ухудшить его состояние.
Действительно, возвратившись в столовую, Кофф был великолепен. Он извлек из кармана десяток донесений о выборах, которые вложил в депешу и носил с собой как святые дары. Г-н де Серанвиль очнулся от обморока; его тошнило, и он, охваченный тоскою, с видом умирающего смотрел на Люсьена и на Коффа. Состояние, в котором находился этот дрянной человек, растрогало Люсьена: он видел в нем только страдающее существо. «Надо избавить его от нашего присутствия», — решил он; после нескольких вежливых фраз он удалился.
Курьер бросился вслед за ним по лестнице, чтобы получить от него распоряжения.
— Господин рекетмейстер отправит вас завтра обратно, — с неподражаемой важностью промолвил Кофф.
Завтра, семнадцатого, был решающий день.
Семнадцатого, в семь часов утра, Люсьен был уже у аббата Дисжонваля. Он был поражен переменой в обхождении славного старика; тот был весь предупредительность. Малейший намек Люсьена не оставался без ответа. «Сто тысяч франков производят свое действие», — подумал Люсьен.
Но аббат Дисжонваль с тонкостью и вежливостью, немало удивившими Люсьена, несколько раз дал ему понять, что все, о чем можно было говорить при отсутствии главного условия, надо было считать весьма гадательным.
— Я так это и понимаю, — отвечал Люсьен. — Если
Мы избавляем читателя от всех учтивых фраз, которые подсказывало Люсьену живейшее желание внушить этим господам немного терпения до прибытия дипломатической депеши. Необычный шум, вызванный на улице крупнейшим событием дня и доносившийся в квартиру аббата Дисжонваля, хотя она и была расположена в глубине двора, отдавался в груди Люсьена. Чего бы он ни дал, лишь бы задержать выборы на один день!
В девять часов он вернулся к себе в гостиницу, где Кофф уже приготовил два длиннейших письма с подробным изложением и объяснением всего происшедшего.
— Какой забавный стиль! — заметил Люсьен, подписывая письмо.
— Напыщенный и плоский, а главное, не простой, что именно и требуется для министерства.
Курьера отправили обратно в Париж.
— Милостивый государь, не будете ли вы добры разрешить мне захватить с собою депеши префекта, я хочу сказать, господина де Серанвиля? Не скрою от вас, милостивый государь, что он предложил мне хорошенький подарок, если я соглашусь взять с собою его письма. Но я специально прислан сюда и отлично знаю, как надо вести себя…
— Отправьтесь от моего имени к господину префекту, возьмите у него его письма и пакеты, даже подождите, если понадобится, часа полтора. Господин префект — административная власть в департаменте… и т. д., и т. д.
— Как же! Пойду к префекту по его приказанию. Но что же будет с подарком? Говорят, что этот префект скряга… и т. д., и т. д.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ
Генерал Фари уже месяц, как снял через своего адъютанта, г-на Меньера, помещение во втором этаже напротив зала Урсулинок, где должны были происходить выборы. Там он расположился с Люсьеном с десяти часов утра. Каждые четверть часа они получали донесения от секретных агентов генерала. Некоторые из агентов префектуры, осведомленные о вчерашней почте и видя в Люсьене будущего префекта, в случае, если г-н де Серанвиль провалит выборы, тоже присылали каждые четверть часа Люсьену коротенькие сообщения, писанные на клочке бумаги красным карандашом. Эти сведения всегда оказывались очень верными.
Процедуры, непосредственно предшествующие выборам, начавшись в половине одиннадцатого утра, шли положенным порядком. Председатель, самый старший по возрасту из всех избирателей, был человек, преданный префекту; он постарался принять меры к тому, чтобы у въезда в город задержали грузную берлину некоего г-на Марконни, который, будучи летами еще старше, чем ставленник префекта, из-за этого прибыл в Кан лишь к одиннадцати часам. Тридцать чиновников, позавтракавших в префектуре, были встречены враждебными возгласами при входе в зал, где происходили выборы.