Люся, которая всех бесила
Шрифт:
— Ваша первая любовь была такой?
— Моя первая любовь была странной и драматической, как ей и полагается, — боян, помрачнев, потянулся вперед и выключил диктофон. — Я расскажу вам об этом, потому что чувствую, что вы относитесь ко мне как к претенциозному бонвивану. А мне бы хотелось, чтобы мы лучше поняли друг друга, раз уж у нашей свахи такая уверенность в нашей совместимости.
Люся промолчала. Она слабо верила в эту самую совместимость, но не могла отказаться от хорошей истории. Любопытство всегда делало ее очень покладистой.
— Знаете, — Вешников поморщился, — хороший персонаж должен нести в себе какую-то
В четырнадцать я боготворил свою одноклассницу — молча и издалека, не решаясь к ней приблизиться. Я ведь уже говорил вам, что был не самым популярным парнем в школе? А она была нашей звездой. Тонкая и звонкая, юная гибкая балерина-ярила. Убойная смесь, сами понимаете. Знаете, как в песне про «готов целовать песок, по которому ты ходила», вот что я к ней чувствовал.
У Люси зазвонил телефон — незнакомый номер.
— Да? — тихо спросила она, верная старой журналистской привычке всегда брать трубку.
— Людмила Николаевна, это Дима, ваша охрана. Вы сказали, что задержитесь не больше чем на час. Звоним узнать, все ли у вас в порядке?
— Да, все отлично, — заверила она. — Я пробуду здесь еще какое-то время, не переживайте.
— Не могу понять, — заметил Вешников, когда она нажала «отбой», — это для защиты или контроля? Может, у вас роман с каким-то ревнивым олигархом?
— Ну, понеслась писательская фантазия вскачь, — засмеялась Люся. — Скажем, у меня действительно много недоброжелателей. Что касается контроля и ревности — то мне сложно понять, как один взрослый человек может что-либо запрещать другому. Впрочем, придуманный вами олигарх отвлек нас от вполне себе настоящей балерины.
— Ее звали Лиза. Я не то чтобы за ней следил, но, может, и следил. Частенько шел за ней после школы, просто так, даже не думая нагнать или заговорить. Потом у нее родился младший брат, и мама часто отправляла ее гулять с коляской. И я тоже гулял как раз в это время и в том же дворе с собакой. Почти случайно, да. Мы чуть-чуть подружились, совсем немного. Лиза становилась все более замкнутой, дерганой, тихой. Сияние, которое исходило от нее, будто меркло.
Я приносил ей яблоки, потому что конфеты балеринам не полагались. Брал для нее книги в библиотеке, потому что она любила читать. В классе мы продолжали игнорировать друг друга, наши прогулки оставались как будто бы тайной. Тайной, для которой не было никакой особой причины, но мне казалось, что она стеснялась меня. А я радовался тому, что имел.
А потом…
Вешников замолчал, глядя пустыми глазами за Люсино плечо. Она обернулась и посмотрела тоже — за окном качались на ветру заснеженные ветви деревьев, ничего такого. Большие напольные часы показывали половину десятого.
— Однажды я ее все-таки поцеловал, — Вешников поморщился, как будто это было неприятным воспоминанием. — В щеку, ничего такого. Но по всем законам жанра именно в этот момент нас застукал ее отец. Был тихий майский вечер. Что-то кричали на горке дети, они играли в догонялки. Странно, как врезаются в память незначительные мелочи. Отец Лизы шел с работы и был в форме — полицейский.
— Упс, — Люся покачала головой. — Так можно было огрести фобию поцелуев.
— Да, удар был болезненным. Буквально по мордасам моим робким чувствам… Я чувствовал себя обиженным, ничего не понимал, мне казалось все очень нечестным. Понадобилось много времени, чтобы я решился на новые ухаживания за девушкой. В следующий раз я встретил Лизу только через пять лет. Нам исполнилось по девятнадцать, и мы столкнулись возле аптеки, совершенно случайно. Я едва ее узнал — так она подурнела и пополнела. У ярил особая энергия, знаете, чувственность бьет через край. Но Лиза была тусклой-тусклой, совершенно несчастной. Я пригласил ее на кофе, а она отшатнулась от меня в ужасе. А ночью от нее пришло сообщение: она просила меня о встрече в супермаркете. Мне показалось, что это очень странное место для встречи, но я сразу согласился.
Люся понимающе усмехнулась.
Вряд ли спустя пять лет после неприятного расставания Вешников все еще испытывал нежные чувства к своей потускневшей балерине. Но он тоже любил хорошие истории. Его вела вперед писательская тяга к перипетиям человеческих жизней.
— Мы встретились среди полок с консервами. Лиза сказала, что ей надо с кем-то поговорить. Что она сходит с ума. Что ее жизнь превратилась в кошмар.
— Отец?
— Отец, — Вешников вздохнул. — Чокнутый домовик при погонах, которого переклинило по полной. Якобы он видел слишком много криминальных сводок, где фигурировали ярилы. Они часто становятся жертвами насилия или, наоборот, нарушают закон из-за того, что рано привыкают, что им все сходит с рук. Вот папаша и впал в самодурство. Запретил балет, университет, отношения, вообще все. Лиза оказалась пленницей в собственном доме — и все ради ее безопасности, как заверял отец. Мать беспомощно смотрела на происходящее — то ли соучастник, а то ли и сама жертва.
— Да уж, — поежившись, Люся налила себе еще кофе, — классика жанра. У полицейских вообще профдеформация часто выражается в контроле, выходящем за границы здравого смысла. А тут еще и домовик, и, видимо, мудак сам по себе. А Лиза, выросшая под таким давлением, быстро потеряла тягу к сопротивлению. Покорность жертвы, которая еще больше провоцирует агрессора. Бедняжка. Где она сейчас, вы знаете?
— На кладбище, — ответил Вешников бесцветно. — Через год она покончила с собой. Поговаривали, что стала навью, но я не знаю наверняка.
— Целый день слушаю о самоубийцах, — пожаловалась Люся, — прям напасть какая-то! Вот и поговорили о романтической эротике… Вы пытались ей помочь?
— Нет, — Вешников посмотрел прямо на Люсю. — В то время я был уверен, что каждый сам выбирает, как ему жить. Лиза ни о чем не просила, а я ничего ей не предложил. Просто сказал что-то в том духе, что хреново так жить. Для чего она рассказала все это мне? Чего ждала от этого признания? Что я пойду войной против ее отца? Украду ее? Я был обыкновенным студентом, а ее отец — начальником видовой полиции. Какие были шансы?