Лют
Шрифт:
На вид ничем не примечательный. Если бы не табличка, вполне можно было бы подумать, что его положили здесь неделю назад: длинный, плоский, глубоко вдавленный в небольшой холм, импровизированный столик для пикника. Углубление в центре выглядит так, будто сформировалось естественным путем. Возможно, его проделала вода, на протяжении тысячелетий лившаяся сверху тонкой струйкой. Если бы все это время в нишу капала кровь, то наверняка осталась бы, не знаю, какая-нибудь рыжина.
Я дотрагиваюсь до углубления. Впервые. Никаких мурашек по коже. Никаких свидетельств, что на этом месте люди расставались с жизнью в варварском
После переезда на Лют я прочла все существующие книги о древних кельтских божествах – мною овладел старый академический инстинкт максимально углубиться в предмет, и, по иронии, теперь я знаю об этом больше любого аборигена. Тема, однако, меня увлекла: имена, связь с другими богами – ирландскими, древнеримскими. Все они канули в забвение, когда им перестали поклоняться, всех их смыло волной христианства, прокатившейся по британским островам. А ведь некогда был и громовержец Таранис, отвечавший за погоду, и трехликий Луг – бог торговли, и рогатый Кернунн, которому молились о здоровье, и Туата де Дананн, Сияющие, – захороненные в земле, они спят, они ждут.
При мысли о них во мне что-то всколыхивается, какое-то мучительно неясное воспоминание. Щекочущее прикосновение, похожее на забытый сон. Закрываю глаза, прижимаю ладонь к углублению, идиотка, но и это не помогает встряхнуть память. Не вижу, не слышу, не чувствую ничего, что указывало бы на присутствие некой сущности, более значительной или странной, чем я сама.
Пальцы другой руки все еще сжимают бычок наполовину выкуренной сигареты, и я вдруг начинаю безотчетно давить его о камень, до боли стиснув зубы в необъяснимом приступе злости. Жду, когда же отзовутся духи. Когда мне откроется истина. Жду хоть чего-нибудь.
Ребром ладони смахиваю пепел; скрестив ноги, усаживаюсь на гравий. Голова и тело налились свинцовой тяжестью.
За завтраком я спросила Чарли, зачем он ходил в рощу. Он пожал плечами и отмолчался, у него такое бывает. Я решила не приставать, поскольку в доме и без того напряжение растет, но, возможно, мне следовало быть понастойчивей, ведь единственный ответ, который приходит мне в голову, – тот, что час назад за чаем озвучила Джо. Чарли пришел сюда, чтобы удержать нас на острове.
Неприятный холодок растекается сперва по рукам, потом по спине. Поднимается ветер – нет, это не дурной знак, на Люте всегда ветрено, но я встаю и, не оглядываясь, покидаю это якобы священное место. «Мое время» закончилось.
Когда я прихожу домой, дети не спят, а весело бегают по нижнему этажу под присмотром Салли. Здороваюсь взмахом руки, ставлю сумку, глотаю последние крошки мятного леденца, припасенного заранее.
– Где Хью? – спрашиваю я, крутя головой по сторонам.
Салли не должна заниматься детьми. Не то что я не доверяю ей такую ответственность, просто у нее других дел хватает.
– Наверху, – отвечает Салли. Бодрость в ее голосе меня тревожит. – Я хотела поговорить насчет меню на эту неделю. Продуктов маловато.
– А, ну да, предполагалось же, что мы уедем, так? Господи, что я говорю! Пожалуйста, за нас не волнуйтесь. Если хотите, возьмите несколько дней отпуска.
Салли ошеломлена, как будто я ее уволила.
– Всего несколько дней, – повторяю я.
Чарли врезается мне в ногу и повисает на ней, с радостной улыбкой взирая на меня снизу вверх. Я глажу сына по голове. К нам присоединяется Макс. Глажу и его тоже.
– Я лучше… Думаю, я лучше останусь на хозяйстве, если вы не против. – Щеки Салли пунцовеют. – Знаете, помогает отвлечься.
Она поджимает губы, быстрым взглядом окидывает площадку второго этажа. Чувствует, должно быть, что Хью избегает обсуждать эту тему, и не желает пересекать опасную черту, но уголки побелевших губ выдают то, что не дает покоя Салли уже какое-то время. Она верит в День «Д».
– Конечно, не против, делайте, как вам удобно, – весело говорю я. – Честно признаться, дети будут только рады, если им не придется есть мою стряпню.
– Ты собираешься готовить? – в ужасе спрашивает Чарли, отпускает мою ногу и пятится. – Не-е-ет!
Я выразительно пожимаю плечами. Подобный цирк разыгрывается у нас регулярно. Салли моргает, ее лицо приобретает нормальный цвет.
– Тогда я займусь кухней. Эйвери скоро придет, она приглядит за малышами, а я пороюсь в кладовой, посмотрю, что можно сочинить.
– Я и сама пригляжу за детьми, – со смехом говорю я.
В конце концов, я их мать. Но Эмма уже пытается забраться на шкаф, Чарли толкает меня к стене, Макс пускает слюни прямо на мои ботинки, и я, не пробыв дома и пяти минут, уже дико утомилась. В уголках глаз Салли разбегаются морщинки.
– Эйвери сделает это с удовольствием. И ей тоже хочется отвлечься.
Они, насколько мне известно, не родственницы, однако Салли души не чает в Эйвери, заменяя той бабушку. Здесь так принято. Если есть пустота, мы ее заполняем.
Поворачиваюсь к высоким окнам на западной стороне и вижу, как Эйвери в сарафане с пышной юбкой и цветочным рисунком пересекает вытянутую лужайку. Из-за переросшей травы ее изящная походка превращается в неуклюжее марширование типичного подростка.
Еще пару лет назад она подавала большие надежды как балерина. Помню ее стройной, как тростник, девочкой, занятой упражнениями на растяжку у школьной изгороди: взмах вытянутой ногой до самого уха, разинутые рты зрителей. Она уехала учиться в престижную балетную школу в Кардиффе, не закрывшуюся, несмотря на войну, но каких-то две недели спустя партнер уронил ее, и она получила перелом голеностопа, полностью залечить который оказалось невозможно.
После возвращения на Лют бедняжка Эйвери никак не найдет себе места. Ее ухажер, здешний паренек, с которым она то встречалась, то расставалась, ушел на войну и не всегда может отвечать на электронные письма, и будущее ее представляется туманным. Она подрабатывает на полставки в сельской школе, но сейчас на острове не осталось других детей, кроме моих.
Кроме моих. У меня екает сердце. Эйвери пробирается сквозь траву к каменному крыльцу, ее светлые волосы развеваются за спиной, точно ленты. Я впервые по-настоящему осознала: вот почему сегодня так тихо. Все остальные отослали своих детей на Суннан, только мои до сих пор здесь. Они да Эйвери, в свои восемнадцать совсем еще ребенок. В этом есть что-то неправильное. Не надо бы им тут находиться.