Лютая зима (Преображение России - 9)
Шрифт:
– Есть еще какой-нибудь рапорт на меня, ваше превосходительство?
– Мне кажется... Я так думаю, полковник, что... что вполне довольно и этих трех...
– потер руки Лоскутов, и лицо его вдруг стало горестным, точно заранее он тосковал об участи, какая ожидает этого бравого на вид полковника-генштабиста.
– Тогда позвольте откланяться. А моего адъютанта я вам сейчас пришлю.
Ваня вышел, когда начался допрос Ковалевского, и, оглядывая улицу этого села, думал, как последовательно и совершенно точно передать свой разговор по
Ковалевский вышел наружно спокойный, но по тому, как протиснул сквозь зубы: "Бывают же такие олухи на свете!" - Ваня понял, насколько сильно он взвинчен допросом. Он только качнул головой в сторону двери, и, входя к этому странно суетливому, точно страдающему пляской святого Витта, генералу, Ваня чувствовал себя не совсем уверенно.
К тому же и генерал как будто даже не ожидал, что он войдет, потому что посмотрел на него удивленно.
– Я в качестве свидетеля по делу своего командира полка, ваше превосходительство, - поспешил пророкотать Ваня.
– Сви-де-теля? Каким это образом свидетеля?.. Я вас, прапорщик, не вызывал ведь как свидетеля?
– заиграл пальцами Лоскутов.
– Так точно, вызова от вас я не получал... Но это я говорил по телефону с командиром бригады, генералом Басниным и, очевидно, был им не так понят, почему он и приказал отменить обстрел высоты...
Лоскутов перебил его, всем телом приходя в движение:
– Ка-ак бы там ни было, ка-а-ак бы там ни было, э, прапорщик, суть дела совсем не в том... не в том! А кроме того...
– он схватил со стола какую-то бумажку, - ваша фамилия, прапорщик?
– Сыромолотов, ваше превосходительство.
– Вот он - рапорт генерала Баснина... но в нем... (Лоскутов сильно прищурился, просматривая бумажку). В нем, видите ли, совсем ни о каком прапорщике не говорится... Одним словом, что я хочу вам сказать?.. Ваша попытка замолвить кое-что в пользу своего командира... я ее ценю, э, да... Она похвальна, прапорщик... попытка эта. Только без надобности... Вот!
Ваня понял, что ему остается только выйти, и сказал несколько сконфуженно:
– До свиданья, ваше превосходительство.
Лоскутов, несколько приподнявшись, протянул ему костлявую, холодную руку, почему-то говоря при этом скороговоркой:
– Да!.. Да-да-да!.. Вот именно... Всего хорошего!.. Именно так.
Когда Ваня передал Ковалевскому свой разговор с Лоскутовым, тот сначала посмотрел на него сердито, потом, садясь на Мазепу, подмигнул ему не без веселости:
– Видали, как надо дознание производить? Учитесь! Когда выслужитесь в генералы, - пригодится... Строят какую-то глупую комедию, как будто больше нечего делать. Из-за этого даже лошадей не стоило беспокоить, не только нас.
Однако дня через три после этого Ковалевского вызвали в штаб корпуса, и Истопин встретил его очень начальственно-раздраженно и крикливо:
– Вы-ы! Что это там такое изволите
Ковалевский пытался было после этих трех вопросов ответить хотя бы на один, но только успел сказать: "Ваше превосходительство!" - как Истопин поднял палец в знак того, что он отнюдь не окончил и даже совсем не ждет от него никаких ответов.
– Вам, конечно, опротивела гря-язь на фронте, еще бы!..
– продолжал он, повышая голос.
– И тысяча разных неудобств вообще, пхе!.. Кроме того, и кое-какой риск, натурально связанный с фронтом, пхе!.. Вам хочется снова в штаб, на спокойное креслице!..
Тут Истопин, точно задохнувшись, сделал паузу и продолжительным уничтожающим взглядом показал опальному полковнику, что знает все вообще его тайные мысли.
– Ваше превосходительство!
– успел во время этой паузы вставить Ковалевский, но Истопин опять поднял палец.
– Быть может, вы надеетесь на свои связи, но-о... прошу помнить: ни-ка-кие связи вам не помогут, и я-я-я... пхе... не отчислю вас от командования, так и знайте... что бы вы такое там ни выкидывали от скуки и огорчения, - нет! Не отчислю!.. Можете идти.
Ковалевский поклонился и вышел, видя, что всякое его слово будет не только бесполезно, но и вредно.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Когда отправили в тыловые госпитали обмороженных, в роте Ливенцева осталось всего около ста человек; в других же, как в первой, второй, пятой, одиннадцатой, еще меньше. Полк нуждался в большом пополнении, и оно пришло из резерва армии.
Но пополнение это дрессировалось для войны не Ковалевским. Когда он вздумал устроить полковое ученье, то эти новые солдаты его полка так его возмутили своей плохой подготовкой, что он едва не сорвал голоса на бешеном крике. Много попало в полк белобилетников, забракованных при врачебном осмотре в начале войны, а из них большая половина стариков. И если Ковалевского возмущала никуда не годная их военная выправка и подготовка, то их, в свою очередь, угнетала одна, неусыпно сверлившая их мысль, что они взяты на службу не по закону. И если Ковалевский смотрел на их валковатые, понурые, совсем не солдатские фигуры с огорчением природного строевика, то они на него с первых же дней стали глядеть с плохо припрятанной злобой природных хлеборобов, незаконно оторванных от земли.
Ваня Сыромолотов передавал Ливенцеву, что на имя Ковалевского пришла также и секретная бумага, в которой пополнение, пришедшее в полк, аттестовалось, как "затронутое преступной пораженческой пропагандой"...
– Поэтому рекомендуется командному составу полка мозги им вправить, рокотал Ваня.
– Ну, это уж гиблое дело!.. Как же все-таки советуют за это браться? любопытствовал Ливенцев.
– Рекомендуется установить за ними "неослабный надзор" и, конечно, "вести беседы о целях войны".