Лютик
Шрифт:
— Ах, как хорошо!.. — вскричала она, отрываясь от бурака. — Я точно ожила… Благодарствуй, дедушка!.. Благодарствуй, голубчик!
— Не за что, дитятко! Вода божья и все божье… — отозвался старик.
Теперь, когда Лютик закусила, напилась и успокоилась за свою участь, усталость окончательно сломила ее. Ее клонило ко сну, глаза сами слипались и голова отяжелела…
— Ты, дедушка, еще не скоро уйдешь отсюда? Ты посидишь? Я соснула бы немножко… — с трудом пробормотала она, ложась на траву.
— Пожалуй, посижу… Спи! — сказал старик. Лютик уже спала…
Когда она проснулась, солнце поднялось высоко, и зеленый
— Вставай, дитятко! Мне пора идти… — сказал старик, завязывая свой кошель и собираясь в путь. — Нам нужно идти в разные стороны… Ты ступай туда (он указал рукой на дорогу). Пройдешь немного, увидишь две дороги… Одна — прямо, это в лес, а другая — вправо… Вот по этой дорожке и ступай! Выйдешь в поле, а там близко и деревня. Из деревни кто-нибудь проводит тебя домой…
А Лютик раздумывала: чем ей отблагодарить старика. Он накормил, напоил ее, охранял ее сон, указал ей дорогу… В ее кармане ничего не было, кроме носового платка. На шее у нее был повязан голубой, шелковый шарф… Зачем старику этот шарф! Вдруг она случайно в ту минуту взглянула на золотое колечко, бывшее у нее на безымянном пальце правой руки. Это — подарок матери. Мать говорила ей, что это кольцо дорогое… Чего же лучше! Если старик проживет этим золотым кольцом месяц или два — и то ладно… Он будет вспоминать о Лютике. Девочка стала снимать кольцо и насилу стащила его с пальца.
— Вот, дедушка! Возьми… — сказала она, подавая ему кольцо.
И удивительное дело! Первый раз в жизни Лютик чувствовала желание отблагодарить человека, первый раз в жизни она дарила такую красивую, ценную вещь и не только не жалела ее, но была сердечно рада, что может подарить что-нибудь… До сего времени она, обыкновенно, принимала только подарки от других и не думала ни с кем делиться ими…
— Что ты, что ты, Христос с тобой! Нет, нет! Оставь себе… — отнекивался старик, почти с испугом поглядывая на кольцо. — Куда мне его, дитятко! Что ты! Этакая дорогая штука…
— Да! дорогая… это правда! — говорила Лютик, стараясь сунуть ему в руку кольцо. — Тебе за это кольцо дадут много денег… тебе не придется нынче долго ходить по деревням… ты отдохнешь!.. Возьми же, дедушка! возьми, пожалуйста… сделай милость, возьми!
Старик все отнекивался. Девочка упрашивала, и как же она обрадовалась, когда ей, наконец, удалось оставить свое золотое кольцо в загорелой, морщинистой руке нищего.
— Ну, дай тебе Бог здоровья… — вздыхая и кряхтя, проговорил старик, поднимаясь с земли.
Они распрощались и расстались. Старый нищий пошел в одну сторону, барышня — в другую. Лютик еще несколько раз оглядывалась назад и видела, как бедняк брел по окраине лесной дорожки, тяжело опираясь на посох. Наконец, на одном из поворотов дороги старик скрылся за деревьями — исчез из глаз девочки, но не из ее воспоминаний. До конца жизни не забудет она того куска хлеба, которым поделился с нею нищий…
Лютик скоро вышла из лесу, миновала поле и очутилась перед деревней. Глядя на деревушку, можно было подумать, что как будто сильный вихрь разнес, разметал и наклонил как попало в разные стороны ее жалкие, серые избушки с соломенными крышами. Одна избушка сползала в овраг, другая стояла прямо на юру, третья словно в испуге отшатнулась от нее, а там далее две избы рядом близко наклонились одна к другой, как старики, мирно и дружно вместе
Лютик прямо подошла к крайнему жилью и остановилась перед ним в нерешимости. Это была маленькая, почерневшая от времени, покривившаяся избушка с одним крохотным оконцем; нижняя часть стекла была разбита и заткнута какой-то синей тряпицей; серая, полусгнившая соломенная крыша склонилась на один бок, как будто ежеминутно готовясь упасть и рассыпаться. Жалкая избушка!
Такие избушки Лютик еще никогда не видала вблизи, не рассматривала их так пристально, как теперь. Конечно, она нередко с матерью и с отцом проезжала по деревням, но проезжала быстро — так, что куры, рывшиеся в песке средь улицы, кричали с испугу и едва успевали лётом спасаться из-под ног скакавших пристяжных. Деревни мелькали перед нею, и все они казались ей похожи одна на другую, как две капли воды. Теперь первый раз в жизни она очутилась лицом к лицу перед убогой деревенской избой. Эта изба напомнила ей сказочные избушки на курьих ножках и те хижины, какие встречала она на картинах в очень живописном виде.
Лютик оглянулась: на улице никого было не видать. Конечно, летнее, рабочее время, все ушли на поле или в луг… Лютик подошла к окошку… Ей почудилось, что в избе кто-то глухо простонал… и затем вдруг послышался жалобный, детский голос: «Ой, мама!.. Мама, не помирай!»
В этом детском крике прорывалось такое горе, такое отчаяние, что Лютик вся вздрогнула и сердце ее замерло… Она вошла в сенцы, тихо отворила дверь и вступила в избу.
Хотя день был ясный, но в этом несчастном человеческом жилище было мрачно и темно. Лютик не могла сразу рассмотреть то место, куда она теперь попала, а когда глаза ее немножко свыклись с темнотой, увидела перед собою грязный, щелеватый пол, черную закоптелую печь, закоптелые бревенчатые стены, закоптелый потолок и потемневший образ в переднем углу… Девочка просто пришла в ужас: она еще никогда не бывала в таких домах… Люди, жившие здесь, показались ей еще более жалкими, чем эта закоптелая лачуга.
Какая-то больная женщина почти в беспамятстве лежала на лавке; голова ее покоилась на груде грязного тряпья; какие-то лохмотья, вместо одеяла, покрывали ее; ее сухие, всклокоченные, светло-русые волосы густыми прядями падали на пол; смертельная бледность подернула ее лицо; потухший взгляд ее полузакрытых глаз был мутен, как будто эта женщина уже ничего не понимала и ничего не видела перед собою. Больная беспокойно металась на своем жестком ложе и с трудом поворачивала голову то в ту, то в другую сторону; дыхание со свистом вырывалось из груди; сухие, посиневшие губы шевелились, но ни одного звука не слетало с них… Лишь изредка больная протяжно, тяжело, мучительно стонала.
Тут же у ног больной сидел мальчуган лет 5–6, свесив с лавки свои худые, голые ножонки. Его светлые, льняные волосы свешивались на лоб; лицо его было очень печально, и крупные слезы текли по щекам. Мальчик был худ и бледен. Из-за расстегнутого ворота его синей пестрядинной рубахи видна была впалая, костлявая грудь.
В изумлении исподлобья посмотрел он на барышню, как на необычайное явление, и стал тереть глаза кулаком. Лютик села с ним рядом и ласково взяла его за руку.
— Это кто? Твоя мать? — спросила его Лютик, указывая головой на больную.