Лютня и всё такое
Шрифт:
— Драпаете? — Лютик заступил дорогу и взялся за удила — делаете ноги? Рвете когти?
— А что прикажете делать? — доктор моментально оценил ситуацию и выбрал доверительный тон. Голос у него тоже был красивый. — Это чума. Причем свирепая. О такой я и не читал даже. Стопроцентная смертность. Им уже не поможешь.
— Но облегчить страдания…
— Вы вообще-то кто? — хмуро спросил доктор.
— Поэт. Какая разница?
— Ну так вы должны болеть всей болью мира. А тоже драпаете.
— Я не клялся врачебной
— В задницу клятву, — доктор покосился на лежащий на сиденье кнут, — говорю же, им не поможешь. Никому не поможешь.
— Сударь! — девочка отпустила руку Лютика и выбежала вперед, — господин доктор! Вы помните меня? А я вас хорошо помню. Вы приходили к моей маме! Я Мисси Гольдбах!
— Как же, деточка, помню, — доктор явно про себя желал, чтобы у Мисси Гольдбах была не такая хорошая память.
— Мама больна, — тараторила девочка, явно обрадовавшаяся при виде знакомого лица, — а служанка куда-то делась. Я думаю, умерла. Или убежала. Я хотела послать за вами, а тут эти добрые люди любезно предложили проводить меня, хотя было так страшно, так страшно…
— Все это очень интересно, — доктор осторожно потянул вожжи, поскольку Лютик все еще не отпускал удила, — но я тороплюсь, детка…
— Вы совсем сволочь? — тихо спросил Лютик.
— А вы? — так же тихо спросил врач, глядя ему в глаза.
Потом, помедлив, сказал:
— Ладно. Знаешь что, детка… Закатай рукавчик. Поверни ручку вот так…
— Зачем?
— Это… в медицинских целях. Вроде, чисто. Нет, определенно чисто. Ладно, полезай сюда.
— Вы… — девочка задохнулась от восторга и машинально сделала книксен, — возьмете меня с собой? В коляске? Правда?
— Она богатая наследница, — задумчиво проговорил доктор, обращаясь к Лютику, — и скоро войдет в возраст.
— Тетя Агата, — подтвердил Лютик, — тоже так говорила.
— Там деньги в Нильфгаардских банках. И немалые. Если удастся подтвердить права на наследство… Мой брат — стряпчий.
— Вы правда на мне женитесь? — девочка тем временем деловито вскарабкалась на подножку, и уселась, расправив складки накрахмаленной нижней юбки.
— Со временем, — рассеянно сказал врач.
Лютик отпустил удила и отступил в сторону. Врач вздохнул и подобрал вожжи.
— Я не совсем безнадежный негодяй, — сказал он тихо, — но они обречены. Мой помощник сегодня не пришел. Аптекарь… в общем, ясно.
— Ага, — брезгливо согласился Лютик, — ясно.
— Тогда прошу прощения, мэтр. — Врач тронул коляску. — И вы, сударыня. Остаюсь вашим поклонником.
Они смотрели, как экипаж все быстрее несется по мостовой. Доктор отлично управлял парой, копыта слаженно высекали искры, и девочка, обернувшись, махала им ладошкой, пока не скрылась за углом.
— Она что, совсем не жалеет? — удивилась Эсси. — Что оставила умирающую мать?
— Потом, лет черед десять.
— Это… какое-то маленькое чудовище!
— Просто ребенок. Ты идеалистка, куколка. Всегда была идеалистка. Это и по песням твоим видно. Я всегда говорил тебе, цинизм, это как перчик… без него пресно. А ты…
— Ох, да помолчи.
Запах гари теперь чувствовался отчетливо, потому что пылало уже неподалеку, над одним из особняков поднимался столб трепещущего от жара мутного воздуха.
— Тем более доктор, — продолжал рассуждать вслух Лютик, — они все циники. А этот еще и подонок, конечно. Видно мечтал сколотить капиталец, пользуя от мигрени скучающих дам. Вроде этого, твоего, с кушеткой… Они-то выберутся из города, можешь мне поверить. А вот с нами проблематично.
— Почему?
— Оглянись.
— Их всего-то человек восемь, — пренебрежительно сказала Эсси, — благородный разбойник Орландо справился бы с ними одной левой.
— Пижон этот ваш Орландо… Давай, куколка. Раз-два… руку, руку давай! Побежали!
Они перепрыгнули через изящный парапет, оказались на чужом заднем дворе, потом за воротами, потом в чистеньком проулке, куда выходили глухие задворки других приличных домов… Укрыться тут положительно было негде.
— Эй! — кричали у них за спиной, — эй, господинчик! Ай, дамочка! Стой, красотка! Крошка, я тебя люблю! Утю-тю… Улю-лю…
— Живые трупы, — злобно выдохнул сквозь зубы Лютик. В боку кололо. Догонят ведь, — безнадежно думал он. И что я тогда? Скажу — беги, а я их задержу? Я не готов к подвигу…
Проулок окончился, открыв небольшую мощеная площадь с изящным фонтаном, от которой звездообразно расходились еще улочки. Площадь оказалась неожиданно людной. Было такое впечатление, что вся золотая молодежь квартала решила ни с того ни сего устроить пирушку на открытом воздухе, расставив вокруг фонтана дубовые столы и вытащив из дома скамьи, стулья с бархатными сиденьями и кожаные кресла с тяжелыми львиными лапами красного дерева. Тончайший фарфор, белейший лен скатертей и прекрасной работы серебро были в розовых бликах от потрескивавших факелов, и Лютик вдруг осознал, что как-то быстро и бесшумно наступили сумерки.
Пахло жареным мясом. Не сладковатой гарью, а просто хорошей едой. И раздавались звуки лютни. Не то, чтобы кто-то играл всерьез, так, тренькал.
Несколько девиц, нестройно выплясывавших под звук струн, разорвали цепочку и бросились к ним:
— Новенькие! Новенькие! — радостно щебетали они, заключив Лютика и Эсси в хоровод. Девицы были молоденькие, свеженькие и пьяноватые.
Вытянувшись на цыпочках, Лютик выглянул поверх русых и темных головок — преследователи, видимо, убоявшись многолюдья, растворились в плотной тени, уже заполнившей проулок.