Лыжнег
Шрифт:
Шум в зале. Заключенные возбуждены знакомой лексикой. Слышны робкие смешки.
Зек №1 (соседу, фыркает): Острый перчик! Наблатыкался – аж страшно.
Зек №2 (соглашается, солидно): Дааа. С пониманием человек. Нашел бы достойное место в неволе.
Зек №1 (перебивает, насмешливо): Чего??? (кивает в сторону Кураева) Волосню с хлеборезки соскобли – такая Маруся получится!
Сидящие рядом с ними зеки ржут, кивают и показывают большой палец. Завгородний хмурится и недовольно стучит карандашом по графину.
Завгородний (мрачно): Тут, я смотрю, кое-кто в карцер устремился. Могу устроить… (другим тоном) Теперь, надеюсь, всем понятно, что нарушать распорядок, жалобы писать, беспредельничать, вскрываться, мастырить – всё это (с нажимом, раздельно) не по-божески! Наукой доказано!.. (рассудительно) Если с нами по-людски – и мы по-человечески. Если на хорошем счету – дадим жить. УДО? Не вопрос! Поможем… (с болью) Только не надо бычить! Нецелесообразно это! Бесперспективно! (Кураеву, вполголоса) Я правильно основную мысль передал?
Кураев (неуверенно): Нууу… В целом, да… (в зал, прежним тоном) …А потом разбойник говорит избитому и зачморённому Христу: мол, для меня ты, по-любому, в авторитете! А тот ему: раз так – будешь весь в ништяках!
Шум в зале. Слышны выкрики: «Чмо в авторитете? Не по понятиям!», «Может он, вообще, пидор?» Кураев энергично трясет головой.
Кураев: Нет-нет-нет! Ни в коем случае! Никаких сцен сексуального насилия у евангелистов нет. Это точно.
Со своего места поднимается пожилой авторитетный зек. Зал мгновенно замолкает.
Авторитет (солидно откашлявшись): У меня вопрос, если разрешите.
Кураев: Пожалуйста.
Авторитет (вкрадчиво): Ну, а Иуда-то – пидорок?
Кураев (облегченно): А то!
Авторитет: Спасибо.
Поворачивается к аудитории и выносит свой вердикт.
Западло, однозначно. Иуда его зашкварил. Ночью. В кушарях. В камере по ушам дали и у параши прописали. (с горечью) Облажался, короче, разбойник. Масти попутал. На звёзды повёлся.
Авторитет садится. Зал возбуждённо шумит. Кураев обескуражен. Он дрожащими руками снимает очки, хочет их протереть, но не находит подходящую ветошь. Побагровевший Завгородний медленно поднимается со своего места. Выглядит угрожающе.
Завгородний (орёт): Мо-о-олчать!
Зал затихает.
(Авторитету, сухо) Пять суток карцера!
Авторитет (с
Завгородний переводит налитые кровью глаза на сотрудников администрации колонии и «силовую группу» в бронежилетах с автоматами, размещенную по периметру зала.
Завгородний (резко): Слушай мою команду! Заключенных выстроить на плацу! Всем стоять и ждать дальнейших распоряжений! (в сердцах) Что за народ! Ничего святого…
Заключенных (подсадных актёров) поднимают со своих мест и грубо выталкивают к выходу.
Кураев (истерично): Да я, вообще, не хотел к Вам ехать!
Завгородний (отмахивается): Это еще ничего…
Кураев (продолжает, сбивчиво): …Меня студенчество ждёт. В музыкальном театре… Катехизация в местах лишения – вообще, не мой профиль, а… вот его (кивает на безмятежно дремлющего Валерия).
Тот неохотно открывает глаза и медленно откидывается на спинку стула.
Завгородний (отцу Валерию, с упрёком): Не по-людски как-то, Валера. К тебе начальство из Москвы приехало, а ты – как на пляже. (Кураеву) У Вас, извиняюсь, какое звание?
Кураев (неохотно): Протодиакон.
Завгородний: Вот! Ты до таких чинов хрен дослужишься, если будешь синьку лакать такими темпами. (Кураеву) Правильно я говорю?
Кураев обиженно молчит.
Завгородний (продолжает): Вале-е-ера! Ну, ты хоть про Тропарёва расскажи – товарищ интересуется. Твой же кадр!
Отец Валерий морщится и поднимает глаза к потолку – мол «достали уже». Кураев спохватывается и суетливо смотрит на часы.
Кураев (нервно): Ну, где этот ваш Тропарёв? (ворчит) У меня в музтеатре…
Завгородний (Кураеву, не отрывая взгляда от отца Валерия): Язвенная болезнь с угрозой прободения. В больничке отвисает.
Кураев (упавшим голосом): Он хоть транспортабелен?
Завгородний: А как же! Корней Артурович распорядился – тут без вариантов.
В зале появляется заместитель Завгороднего – запыхавшийся, полный, немолодой Пилипенко. Он явно смущен.
Ну? Снарядил объект? (Кураеву, вполголоса) По бумажкам он у нас пока болеть будет. А там… В общем, разберемся.
Пилипенко (упавшим голосом): Рогом упёрся!