Лже-Петр - царь московитов
Шрифт:
Карлу казалось, что где-то он видел этого неуклюжего, грубого с виду человека. Память в тот момент, когда он находился рядом с Петром, подсовывала ему разные образы, лица, моменты жизни. Лишь на миг в сознании шведского короля вспыхивали картины, как будто имеющие отношение к этому Тейтлебену, нет, не к Тейтлебену, а к чертам его лица. В голове всплывала какая-то комната, в каком-то замке, связанный, мечущийся на постели человек, потом ещё другое приходило на ум: замок королевский, забрызганные кровью стены, залитый кровью пол, и некто тоже очень похожий...
Но все эти картины пронеслись мгновенно в голове юного короля, и теперь только чувство искренней приязни к соратнику, помощнику в его ратных делах, грело сердце Карла. С братским снисходительным добродушием ударил он Петра по плечу, до которого
– Вот! Глядите на него! Все бы вы были такие!
Привстав на цыпочки, он обнял и трижды облобызал человека с твердыми, широкими щеками. Потом взял со стола офицерский знак со своей монограммой, навесил его на пригнувшего голову Петра, приколол к его груди орден, и сейчас в душе Карла, до самого нутра своего ощутившего, что своими наградами возвеличивает человека, во всем достойного его самого, жило томительное чувство наслаждения, схожее с тем, когда ему, властелину, удавалось склонить к любви какую-нибудь очень юную и чистую, очень набожную крестьянку.
– Готов служить его величеству, - довольно браво произнес Петр, потому что служака и солдат, герой и ненавистник тех, кто оскорбил его, взяли верх над царем и служителем отечеству. Теперь он думал лишь о том, как можно было бы при помощи армии своего врага бороться со смутой русской, чтобы вернуть себе престол.
Великодушный Карл всем генералам и офицерам, что приняли участие в пиршестве по поводу победы над царем Петром, на следующий день дал возможность хорошенько отоспаться, в полдень же пригласил всех на совет. Устроили его все в том же пиршественном зале, где ещё пахло вином, пережаренным мясом и запахом потных тел давно не мывшихся военных. На специально принесенной подставке повесили карту. И вот в зал влетел на тонких, стройных ножках восемнадцатилетний король в какой-то собольей короткой шубейке и с распущенными по плечам волосами. Он тут же подскочил к карте, выхватил из ножен шпагу и, тыкая ею так, что в некоторых местах рвалась бумага, заговорил:
– Ну, генералы, господа, теперь нам предстоит решать, как поступить с врагом. Лично я склонен к тому, чтобы погнаться им вослед, нагнать близ Ямбурга и окончательно разбить!
Но с достоинством поднялся граф Пипер, выпивший вчера не меньше восьми бутылок ренского, и сказал, что пришла зима, и на территории врага будет сложно поставить армию на зимние квартиры, но и здесь нашелся Карл:
– Неправда, Питер, - сказал он, - мы будем продвигаться по русской территории, крестьяне которой довольно зажиточны и имеют все необходимое для прокорма наших солдат и лошадей. Знайте, господа, что мы явимся к русским миротворцами, ибо их царь уж давно возмутил народ, настроил русских против самого себя казнями стрельцов, бритьем бород, введением одежды иноземной. Мы же явимся в Московию миротворцами, которых примет каждый, каждый отворит перед нашим солдатом двери, напоит его коня. Вы знать ещё должны, что царица Софья, врагиня царя Петра, томится в монастыре, и стоит лишь распустить слух, что на престоле - самозванец, - Карл усмехнулся, как под её знамена, и под наши тоже, перейдет вся армия Петра, и тогда мне останется одно лишь: посадить на русский трон подвластного мне сатрапа или самому повелевать Московией. О, представьте, какая по обширности своей это будет монархия! Все вы, понятно, получите свои уделы. Пипер, к примеру, станет губернатором Украины и земель, прилежащих к Волге.
– Карл жестом указал на карту.
– Веллинг примет на себя весь север вплоть до Архангельска, а Вреде будет править Сибирью вплоть до Восточных морей. Ну, каково?
Карлу очень хотелось рассказать присутствующим, кто поможет ему осуществить столь дерзновенный план, но тщеславие заставляло его молчать, потому что в этом случае заслуги короля умалились бы, а он хотел быть творцом истории, единоличным, единственным автором всех своих побед. Карл был возбужден, ему уже грезилось, что он стал правителем не просто маленькой Швеции, а и всех территорий России, но Лже-Петр как бы садился с ним рядом на трон, а терпеть соправителя гордый король не хотел. Сейчас же, в этом зале военных советов, когда он выслушал мнения всех своих генералов, его так и тянуло задать вопрос полковнику Тейтлебену, к которому
– А вы, Тейтлебен, почему молчите?
– сделал два шага Карл по направлению к Петру, его красивое, тонкое лицо сделалось жестким. Решается участь Московии, разве она вам безразлична?
– Небезразлична, - поднялся со стула Петр. Ему на самом деле было небезразлично, как поступят с его страной, но Россия, её судьба в гораздо меньшей степени занимала сознание Петра, чем его собственная участь. Он понимал, что никому не нужен в России, что бояре или взбунтовались, или подчиняются царю, посланному от шведов. Только поражение в войне, на поле битвы могло решить вопрос, кто будет царем в России. Здесь, под Нарвой, он немало потрудился, чтобы помочь шведам, и теперь нужно было продолжать начатое, но не во имя интересов короны шведской, а ради восстановления собственного трона или, по крайней мере, ради России, но без самозванца.
– Государь, - промолвил Петр с достоинством, обращаясь к Карлу, винить царя Петра за то, что он напал на Нарву, значит, как говорят артиллеристы, понапрасну тратить порох. Нравственно Петр был прав, обратившись к землям, которые когда-то принадлежали русским, и осуждать его за то нельзя. Другое дело, польский король Август. Что его втянуло в союз с Москвой? Корысть? Уверен, что лишь она одна. Вот и нужно обратить оружие на Августа, разбить его, подвигнуть к миру. Армия русских настолько расстроена пораженьем, что не скоро способна будет предпринять что-нибудь значительное. Расправившись с Августом, завоевав приграничные к Польше малороссийские земли, подвластные Москве, вы откроете себе прямую дорогу на столицу Московии. Я же, со стороны своей, стану надежным помощником вашим. Там, где враги Карла Двенадцатого поднимут головы, появится полковник Тейтлебен, и очень скоро, я верю, у вашего величества вовсе не останется врагов.
Так говорил Петр, и все внимательно слушали его. В его речи не было позерства, произносилась она хоть и взволнованным, но твердым голосом. Было видно, что этот огромный человек или искусно притворяется, или настолько проникся необходимостью возвеличивания Швеции, настолько ненавидит русских, что готов отдать борьбе с ними всего себя без остатка.
И никто не заподозрил, что собравшийся сражаться вначале с войсками Августа, а потом уготовивший Москве судьбу Рима человек не просто служака-наймит, не просто ярый ненавистник русских, а стремится вернуть утерянный престол, и поэтому каждое его движение, жест, слово по-царски мудры и от этого убедительны и естественны.
– Ну, дело решенное!
– озорно сказал Карл и зачем-то вонзил в пол клинок своей отличной, выкованной в Милане шпаги.
– Идем на этого фазана Августа, и пусть его многочисленные любовницы запасут побольше носовых платков - их слезы будут неуемны!
Горько, навзрыд плакали, голосили новгородские бабы и девки, утирались уголками платков и шалей, глядя на солдат, стрельцов, детей боярских и дворян, которые вразброд, колоннами, совсем не походившими на солдатский строй, все обмотанные каким-то тряпьем, ветошью, чтобы потеплее было, подходили к древнему Новгороду, стражу русской земли. На редких возах везли остатки оружия, раненых и больных. Не так уходили из Новогорода в сентябре: хорохорились, подвивали усы, подмигивали женщинам, пускали в их сторону легкое срамословие, обещали победителями вернуться. Но вышло все по-другому...
В толпах собравшегося народа уже гулял злой, нехороший слушок. Говорили-де, что царь перед самым приходом Карла Свейского войско свое оставил да и в Новгород дал стрекача, не выдержал. А потому не выдержал, что сам антихрист и немец.
Побитую, истерзанную, обескровленную и униженную армию разместили по обывательским квартирам. Новгородцы с охотой приняли под свои тесовые, соломенные крыши измученных долгим сидением в землянках, на заплесневелом хлебе да на конине падшей, служивых русских. Вначале топили бани, при помощи трав, народу давно известных, морили солдатских вшей, не спрашивая казенного довольствия, кормили служивых, животы которых уж к хребтам прилипли. И постепенно, с каждым днем, под ласковым приглядом горожанок и крестьянок, словно глина, ссохшаяся в камень, отмокали, становились мягче окаменевшие сердца солдат, политые горючими слезами русских женщин.