Лжец, лжец
Шрифт:
— Я… Не могу сделать это прямо сейчас, — закончил он.
Натягивая галстук, он принял решение и пошел к лестнице. Я смотрел, не в силах пошевелиться, пока он не исчез. У меня сжалось горло, воротник моей рубашки на пуговицах душил меня, даже несмотря на то, что он расстегнут. Когда я в конце концов последовал за его тенью, спустился за ним по лестнице, я не мог не понимать, что всегда преследовал его. Вечно в его тени.
Дом мертв, если не считать того, что некоторые поставщики провизии упаковывали вещи, а Мария металась из комнаты в комнату, наполняя мусорный пакет.
Айзек
— Привет, — сказал Айзек, когда я подошел к ним.
Он посмотрел на Томаса, который отвел взгляд, переминался с ноги на ногу и проверял свой телефон.
— О, да, я должен ответить, — сказал Томас, поднимая свой телефон с черным экраном, прежде чем поднес его к уху. — А, привет…?
Губы Айзека скривились, когда Томас ушел, продолжая свой воображаемый разговор, затем он снова обратил свое внимание на меня.
— Итак. Как ты держишься?
— Могло быть и лучше.
— Послушай… Насчет того, что сказал папа, мы все знаем, что он может быть настоящим мудаком. Просто… — он поджал губы, сжал гитарный ремень. — Дай время, понимаешь? Он все решает по-своему. Помнишь, когда мы были детьми?
У меня свело челюсть, дискомфорт разгорелся внутри при напоминании о том, что мой отец не всегда был таким. Что когда-то он любил меня.
— Помнишь, когда мы разнесли всю его гребаную коллекцию гитар в гараже? Помнишь, как он был чертовски взбешен?
Айзек засмеялся. Я нет.
— Он был мудаком в течение нескольких недель.
— Месяцы.
— Мы были уверены, что он надерет нам задницы или лишит нас наследства, но потом, получив немного времени, он смирился с этим. Он всегда с этим справлялся.
— Да, хорошо.
Я потер затылок, бросая взгляд в сторону лестницы. Интересно, что делала Ева. Спала ли она или лежала в постели без сна. Открыла бы она мне дверь, если бы я вернулся.
— Оказывается, на этот раз у него были годы, чтобы прийти в себя. Если этого до сих пор не произошло, то почти уверен, что и не произойдет.
Айзек закрыл глаза, перевел дыхание, затем притянул меня в объятия. Он дважды хлопнул меня по спине.
— Ну, если он этого не сделает, это его потеря, — он отступил назад, встретил взгляд Томаса и кивнул. — И в любом случае, посмотри на это с другой стороны. По крайней мере, у тебя всегда будет мама.
Мои губы сухо скривились, и он засмеялся, когда Томас вернулся к нему.
— Ладно, нет, но серьезно. Позвони мне, если тебе нужно будет поговорить. Я бы остался, если бы мог, но ты знаешь… Я не делаю различий; профессора тоже придурки, — он взял Томаса за руку. — И Ева… Она ведет себя жестко, но самые жесткие всегда оказываются самыми мягкими… Сделай мне одолжение, позаботься о ней.
Я прочистил горло и кивнул один раз.
— Ага.
Почти уверен, что то, что я только что сделал с ней, очень
Как только они с Томасом ушли, и я остался одна в пустом фойе, я позволил себе чувствовать себя дерьмово. Это ощущение задержалось, обволакивая меня, как смола, пока я тащился вверх по лестнице. Каждая ступенька давила на меня все сильнее, и к тому времени, когда я был на середине лестницы, слова Айзека звучали у меня в голове.
Позаботься о ней.
Если бы он только знал.
К тому времени, как я поднялся по лестнице, я настолько погружен в мысли о Еве, что почти пропустил рыдания, доносящиеся из-за приоткрытой двери моих родителей. Нахмурив брови, я прищурился, заглядывая внутрь. Сначала комната казалась пустой, но потом я заметил макушку моей мамы. Она села на пол, спиной ко мне, прислоняясь к кровати. Ее волосы растрепаны, плечи вздымались. И она плакала.
Она плакала так долго, что я почти забыл, насколько мы разные.
Ева
Я вслепую перебирала стопку учебников в своем шкафчике, мое внимание приковано к коридору.
Истон стоял у раздевалки мальчиков в окружении своих товарищей по команде. Частично скрытая дверцей моего шкафчика, я наблюдала, как он лениво бросал футбольный мяч Заку и засмеялся над чем-то, что говорил один из парней. Его волосы растрепаны больше обычного, как будто он все утро проводил по ним пальцами, а глаза такие усталые, что я сомневалась, что он вообще спал прошлой ночью.
К тому времени, как я спустилась вниз сегодня утром, он уже ушел. С таким же успехом дом мог быть городом-призраком на Диком Западе, пока я зубрила дополнительное учебное время, а потом готовилась к школе. Присутствовала только Мария, но даже она была странно тихой, ни единого замечания по поводу моего укороченного топа и таких-обтягивающих- джинсах. Я понятия не имела, что произошло между Бриджит и Винсентом после вечеринки, но сломанная рамка с фотографией их свадьбы, которую я заметила в коридоре, сказала мне, что, вероятно, это было нехорошо.
Я заставила себя вернуться к своим материалам. Независимо от того, насколько насыщенным было мое тело прошлой ночью, я не смогла заснуть. Я продолжала представлять Истона, одного в его комнате, и представлять, что он, должно быть, чувствовал. Я должна была пойти к нему. Я должна была убедиться, что с ним все в порядке. Я могла бы легко сделать что-нибудь, чтобы ему стало лучше, как он сделал для меня. Я прикусила губу.
Я все еще чувствовала тепло его руки у себя между бедер, его дыхание на моей шее. Его грубый шепот мне на ухо, полный твердости, честности и слов, о существовании которых я и не подозревала. Каким-то образом близость прошлой ночи оставила бездонную пустоту в моем животе. Пустота, которая ныла и жаждала большего, и я не знала, что, черт возьми, мне с этим делать.