Лжедмитрий I
Шрифт:
Сохранился текст обычной присяги царице Марии Григорьевне и царю Федору Борисовичу, принимавшейся в городах. Письмо с образцом такой записи было разослано из Москвы 1 мая 1605 года. Запись была составлена по образцу присяги царю Борису Годунову, в ней снова встречались опасения «ведовства» и «порчи», был включен пункт о возможных притязаниях царя Симеона Бекбулатовича — того самого несчастного касимовского царя, которого Иван Грозный в 1575 году сделал на время «великим князем всея Руси». С тех пор один из Чингизидов Симеон Бекбулатович, даже вопреки своей воле, оставался в глазах других людей вполне реальным претендентом на царский трон. Самым же важным пунктом присяги стало упоминание имени Дмитрия, о котором теперь должны были узнать все, кто до тех пор не слышал о его существовании. Подданных царицы Марии Григорьевны и царя Федора Борисовича обязывали: «К вору, который называется князем Дмитрием Углицким, не приставать, и с ним и с его советники
Первые сорок дней после смерти царя Бориса Годунова должны были стать днями траура. Во все церкви и монастыри были разосланы грамоты от духовных властей с распоряжением петь «понахиды соборныя во всю четыредесятницу ежедней, на обеднях, и на вечернях, и на литиях, и в монастырех братию кормити по монастырьскому уложенью; а милостыню на сорокоустье пришлют» 146. И действительно, царь Федор Борисович, как и его отец, не скупился на подаяния, успев оставить по себе память как о добром и щедром правителе. Исаак Масса вспоминал, что «и шесть недель после смерти Бориса раздавали милостыню и роздали в эти шесть недель семьдесят тысяч рублей, что составляет на голландские деньги четыреста девяносто тысяч гульденов, и все эти шесть недель во всех монастырях служили по нем заупокойные обедни». После семи недель короткое царствование Федора Борисовича уже завершится.
В чем причина именно такого хода событий? Можно сказать, что в уже начавшейся Смуте. Однако это мало что объясняет в истории царевича Федора, которому не дали продолжить дело Бориса Годунова. Знал бы царь Борис свой земной срок, — не приходится сомневаться, он сумел бы всех приготовить к передаче власти сыну. Но внезапная смерть царя Бориса и война с «царевичем Дмитрием» все перевернули. Сын ответил за отца, точнее, за тот страх, который, несмотря на всю свою видимую щедрость и жалование, успел насадить царь Борис за годы своего правления. В последние месяцы его власти случилась жестокая расправа с мятежной Комарицкой волостью, и эта карательная операция напомнила подзабывшееся время новгородского погрома, еще больше оттолкнув подданных от Годуновых. Со смертью царя Бориса заканчивалась целая эпоха, порожденная опричниной, но в действительности многое позволяло думать о ее возвращении. Царевич Федор Борисович был слишком молод, власть оказывалась в руках царицы Марии Григорьевны, дочери главного опричника, Малюты — Григория Лукьяновича Скуратова-Вельского. Привлечь к себе подданных так, как это сделал Борис Годунов при восшествии на престол, его вдова и сын не успели. На них была перенесена ненависть тех, кто боялся прежнего царя и хотел ему отомстить за этот страх.
От «царевича Дмитрия», напротив, шли обещания жалования. Он первым начал разоблачение «узурпатора». Изощренно угнетавшаяся Борисом Годуновым чужая гордыня князей Мстиславских, Шуйских и Голицыных, расправа с боярами Романовыми — все это немедленно стало проблемой его молодого сына, севшего на трон. Ему следовало простить преступников и объявить амнистию, что он и сделал. Но люди требовали большего, им хотелось, чтобы вернули всех «репрессированных» царем Борисом. Речь уже шла о возвращении из далекого северного монастыря старицы Марфы, матери покойного царевича Дмитрия, которая должна была сама рассказать о смерти сына и тем подтвердить официальную версию годуновского правительства. Говорили, что на это ни за что не соглашалась царица Мария Григорьевна (раньше это странное нежелание узнать «правду» у матери царевича Дмитрия вменяли в вину царю Борису Годунову).
В этот момент на стороне Годуновых выступил еще один участник тех давних событий, боярин князь Василий Иванович Шуйский. Он снова и снова подтверждал то, что в 1591 году погиб настоящий царевич. Его речь, обращенная к народу в Москве, выглядит очень правдоподобной в передаче Исаака Массы:
«Князь Василий Иванович Шуйский вышел к народу и говорил с ним, и держал прекрасную речь, начав с того, что они за свои грехи навлекли на себя гнев Божий, наказующий страну такими тяжкими карами, как это они каждый день видят; сверх того его приводит в удивление, что они все еще коснеют в злобе своей, склоняются к такой перемене, которая ведет к распадению отечества, также к искоренению святой веры и разрушению пречистого святилища в Москве, и клялся страшными клятвами, что истинный Дмитрий не жив и не может быть в живых, и показывал свои руки, которыми он сам полагал во гроб истинного, который погребен в Угличе, и говорил, что это расстрига, беглый монах, наученный дьяволом и ниспосланный в наказание за тяжкие грехи, и увещевал исправиться и купно молить Бога о милости и оставаться твердым до конца; тогда все может
Общий ропот о помиловании тех, кого преследовал царь Борис Годунов, возымел действие. В Москву были возвращены пребывавший долгие десятилетия в опале служилый князь Иван Михайлович Воротынский и один из любимцев Ивана Грозного, некогда опасный конкурент на пути к власти самого Бориса Годунова, окольничий Богдан Яковлевич Вельский. После их «реабилитации» они снова должны были претендовать на участие в управлении и в заседаниях Боярской думы. Все это ослабляло влияние Годуновых и заставляло их нервничать. Не все же были столь покладисты, как боярин князь Василий Иванович Шуйский, успокаивавший народ. Сохранилось известие о какой-то ссоре между боярином Семеном Никитичем Годуновым («первым клевретом» царствования Бориса Годунова, по определению H. M. Карамзина) и главой Боярской думы князем Федором Ивановичем Мстиславским: «Да Симеон Никитич Годунов убил бы Мстиславского, когда б тому кто-то не помешал, и он называл его изменником Московии и другими подобными именами» 147. Источник этой распри не составлял большого секрета для окружающих. Всему виной были опасения Годуновых за свою судьбу — опасения, как оказалось, не напрасные.
Подобно своему отцу, царевич Федор Борисович прежде венчания на царство захотел завершить неотложное дело войны с Лжедмитрием. Но этот враг был более опасен для него, чем крымский царь, с угрозой войны с которым пришлось столкнуться Борису Годунову сразу же после избрания на царство. Несколько месяцев самозванец вел безуспешную войну за тот самый престол, который достался сыну Бориса Годунова. Казалось, «царевич Дмитрий» застрял в своем добровольном и безнадежном заточении в Путивле. Но все меняется в этом мире, и колесо фортуны сделало нужный Лжедмитрию оборот.
Путивльский затворник
Оказавшись в начале февраля 1605 года в Путивле, Лжедмитрий должен был поставить крест на своих иллюзиях. Совсем неспроста канцлер Ян Замойский язвительно говорил, что следовало бы «бросить в огонь все летописи и изучать только мемуары воеводы Сандомирского, если его предприятие будет иметь хоть какой-нибудь успех» 148. Первый приступ оказался неудачным, и все, что оставалось самозванцу, — так это ждать, когда армия царя Бориса Годунова, оправившись от трудных зимних кампаний, обрушится на Путивль. Возвращаться в Польшу «царевичу» не позволяла гордость, он просто забыл на время о предавшем его гетмане Юрии Мнишке и всех своих договоренностях с ним. Не сохранилось ни одного письма Лжедмитрия, отправленного в Самбор в это время, равно как и писем сандомирского воеводы в Путивль. Впоследствии польские дипломаты, ездившие к царю Василию Шуйскому, отбивали упреки в поддержке Юрием Мнишком самозванца с помощью удобного им аргумента: «Чому ж вы его в тот час в Путывлю не достали?»
Но Лжедмитрий не порвал окончательно связи со своими покровителями в Речи Посполитой. Более того, он пытался представить дело так, что достиг успеха и отвоевал себе Северское княжество от Бориса Годунова. К королю Сигизмунду III было направлено обращение жителей Северской земли, которое отвез Сулеш Булгаков. В этом послании они просились «под крыло и защиту королевскую» 149.
Самозванец попытался найти поддержку и у сейма Речи Посполитой, отправив из Путивля в Варшаву князя Ивана Андреевича Татева, пышно поименованного князем Стародубским и воеводою Черниговским. Что правда, то правда: этот воевода сначала по приказу Бориса Годунова убеждал всех, что Дмитрия нет в живых, и сопротивлялся перевороту в Чернигове, однако потом, как видим, стал доверенным лицом самозванца. Теперь он должен был известить об овладении «Дмитрием» своим Северским «господарством» и просить об очной ставке с посланником Постником Огаревым 150. Кроме того, Лжедмитрий немедленно сообщал нунцию Клавдию Рангони любые сведения об успехах своих сторонников, продолжавших сопротивление царю Борису Годунову в разных городах.
Однако в Путивле ему следовало быть осторожным. Сохранились известия о лазутчиках царя Бориса Годунова, дважды хотевших убить «царевича». Из дневниковых записей и писем отцов-иезуитов Николая Чижовского и Андрея Лавицкого, находившихся в лагере Лжедмитрия с самого начала похода 151, известно, что в начале марта 1605 года в Путивль были присланы три монаха с грамотами царя Бориса Годунова и патриарха Иова, грозившими разными карами путивлянам за поддержку самозванца. По другим известиям, настоящей целью этих монахов Чудова монастыря было обличение и отравление Лжедмитрия 152.