М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Шрифт:
Юрьевича выше Мартынова и спиной к М а ш у к у , —
Глебов отмерил 30 шагов и бросил шапку на то место,
где остановился, а князь В а с и л ь ч и к о в , — он такой тон
кий, длинноногий б ы л , — подошел да и оттолкнул ее
ногой, так что шапка на много шагов еще откатилась.
— Тут вам и стоять, где она л е ж и т , — сказал он
Мартынову.
Мартынов и стал, как было условлено, без возра
жений. Больше 30-ти шагов — не шутка! Тут хотя бы
и из ружья стрелять.
да и из них на таком расстоянии не попасть. А к тому
ж еще целый день дождь лил, так Машук весь туманом
заволокло: в десяти шагах ничего не видать. Мартынов
423
снял черкеску, а Михаил Юрьевич только сюртук рас
стегнул. Глебов просчитал до трех раз, и Мартынов
выстрелил. Как дымок-то рассеялся, они и видят, что
Михаил Юрьевич упал. Глебов первый подбежал к нему
и видит, что как раз в правый бок и, руку задевши,
навылет *. И последние свои слова Михаил Юрьевич
ему сказал:
— Миша, умираю...
Тут и Мартынов подошел, земно поклонился
и сказал:
— Прости меня, Михаил Юрьевич!
Потому что, как он после говорил нам всем, не
хотел он убить его, и в ногу, а не в грудь целил.
А мы дома с шампанским ждем. Видим, едут Мар
тынов и князь Васильчиков. Мы к ним навстречу бро
сились. Николай Соломонович никому ни слова не
сказал и, темнее ночи, к себе в комнату прошел, а после
прямо отправился к коменданту Ильяшенко и все рас
сказал ему. Мы с расспросами к князю, а он только
и сказал: «Убит!» — и заплакал. Мы чуть не рехнулись
от неожиданности; все плакали, как малые дети. Пол
ковник же Зельмиц, как у с л ы ш а л , — бегом к Марии
Ивановне Верзилиной и кричит:
— О-то! ваше превосходительство, наповал!
А та, ничего не зная, ничего и не поняла сразу,
а когда уразумела в чем дело, так, как сидела, на пол
и свалилась. Барышни ее у с л ы х а л и , — и что тут под
нялось, так и описать нельзя. А Антон Карлыч наш
кашу заварил, да и домой убежал. Положим, хорошо
сделал, что вернулся: он нам-то и понадобился в это
время.
Приехал Глебов, сказал, что покрыл тело шинелью
своею, а сам под дождем больше ждать не мог. А дождь,
перестав было, опять беспрерывный заморосил. Отпра
вили мы извозчика биржевого за телом, так он с полу
дороги вернулся: колеса вязнут, ехать невозможно.
И пришлось нам телегу нанять. А послать кого с теле
гой — и не знаем, потому что все мы никуда не годились
и никто своих слез удержать не мог.
* В «Хрестоматии для всех» Гербеля в биографии Лермонтова
сказано, что поэт был убит выстрелом в самое сердце. Но Н. П. Ра
евский сказал мне, когда я ему указала на это, что этого не могло
быть уже по одному тому, что, держа пистолет в правой руке,
выставляют вперед и правый же бок. Он вполне уверен, что не оши
бается. ( Примеч. В. П. Желиховской.)
424
полковника Зельмица. Дал я ему своего Николая,
и столыпинский грузин с ними отправился. А грузин,
что Лермонтову служил, так так убивался, так причи
тал, что его и с места сдвинуть нельзя было. Это
я к тому говорю, что, если бы у Михаила Юрьевича
характер, как многие думают, в самом деле был занос
чивый и неприятный, так прислуга бы не могла так
к нему привязываться.
Когда тело привезли, мы убрали рабочую комнату
Михаила Юрьевича, заняли у Зельмица большой стол
и накрыли его скатертью. Когда пришлось обмывать
тело, сюртука невозможно было снять, руки совсем
закоченели. Правая рука как держала пистолет, так
и осталась. Нужно было сюртук на спине распороть,
и тут все мы видели, что навылет пуля проскочила,
да и фероньерка belle noire в правом кармане нашлась,
вся в крови. В день похорон m-lle Быховец как сума
сшедшая прибежала, так ее эта новость поразила,
и взяла свою фероньерку, как она была, даже вымыть,
не то что починить не позволила.
Глебов с Васильчиковым тоже отправились, вслед
за Мартыновым, к коменданту Ильяшенко. И когда
явились они, он сказал:
— Мальчишки, мальчишки, убей меня бог! Что вы
наделали, кого вы убили! — И заплакал старик.
Сейчас же они все трое были на гауптвахту отправ
лены и сидели там долгое время.
А мы дома снуем из угла в угол как потерянные.
И то уж мы не знали, как вещи-то на свете делаются,
потому что, по тогдашней глупой моде, неверием хвас
тались, а тут и совсем одурели *. Ходим вокруг тела да
плачем, а для похорон ничего не делаем. Дело было
поздно вечером, из публики никто не узнал, а Марья
Ивановна Верзилина соберется пойти телу покла
няться, дойдет до подъезда, да и падает без чувств.
Только уж часов в одиннадцать ночи приехал к нам
Ильяшенко, сказал, что гроб уж он заказал, и велел
* Тут Николай Павлович Раевский приводил рассказ о том, как