М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Шрифт:
ненапечатанного. Не сомневаюсь, что только смерть по
мешала ему привести любимое дитя своего воображения
в вид, достойный своего таланта.
Здесь, кстати, замечу две неточности в этой поэме:
Он сам властитель Синодала...
В Грузии нет Синодала,а есть Цинундалы46, старин
ный замок в очаровательном месте в Кахетии, принад
лежащий одной из древнейших фамилий Грузии, князей
Чавчавадзе,
ном Шамиля.
Бежали робкиегрузины...
Грузины не робки, напротив, их скорее можно
упрекнуть в безумной отваге, что засвидетельствует
вся кавказская армия, понимающая, что такое храб
рость. Лермонтов не мог этого не знать, он сам ходил
с ними в огонь, бежать могли рабы князя, это
обмолвка.
Зимой 1839 года Лермонтов был сильно заинтересо
ван кн. Щербатовой (к ней относится пьеса «На свет
ские цепи») 47. Мне ни разу не случалось ее видеть, знаю
только, что она была молодая вдова, а от него слышал,
что такая, что ни в сказке сказать, ни пером написать.
То же самое, как видно из последующего, думал про нее
и г. де Барант, сын тогдашнего французского послан
ника в Петербурге. Немножко слишком явное предпо
чтение, оказанное на бале счастливому сопернику,
взорвало Баранта, он подошел к Лермонтову и сказал
запальчиво: «Vous profitez trop, Monsieur, de ce que nous
sommes dans un pays o`u le duel est d 'e f e n d u » . — «Qu'`a-
ca ne tienne, Monsieur, — отвечал тот, — je me mets enti`erement `a votre disposition» *, и на завтра назначена
была встреча; это случилось в середу на масленице
1840 года. Нас распустили из училища утром, и я, придя
домой часов в девять, очень удивился, когда человек
сказал мне, что Михаил Юрьевич изволили выехать
в семь часов; погода была прескверная, шел мокрый снег
с мелким дождем. Часа через два Лермонтов вернулся,
весь мокрый, как мышь. «Откуда ты эдак?» — «Стре
лялся». — «Как, что, зачем, с кем?» — «С французи-
* «Вы слишком пользуетесь тем, что мы в стране, где дуэль
воспрещена». — «Это ничего не з н а ч и т , — отвечал т о т , — я весь к ва
шим услугам» ( фр.) .
48
ком». — «Расскажи». Он стал переодеваться и рассказы
вать: «Отправился я к Мунге 48, он взял отточенные
рапиры и пару кухенрейтеров 49, и поехали мы за Чер
ную Речку. Они были на месте. Мунго подал оружие,
француз выбрал рапиры, мы стали по колено в мокром
снегу и начали; дело не клеилось, француз нападал
вяло, я не нападал,
и бесился, так продолжалось минут десять. Наконец
он оцарапал мне руку ниже локтя, я хотел проколоть
ему руку, но попал в самую рукоятку, и моя рапира
лопнула. Секунданты подошли и остановили нас;
Мунго подал пистолеты, тот выстрелил и дал промах,
я выстрелил на воздух, мы помирились и разъехались,
вот и все».
История эта оставалась довольно долго без послед
ствий, Лермонтов по-прежнему продолжал выезжать
в свет и ухаживать за своей княгиней; наконец одна не
осторожная барышня Б * * * 50, вероятно, безо всякого
умысла, придала происшествию достаточную гласность
в очень высоком месте, вследствие чего приказом по
гвардейскому корпусу поручик лейб-гвардии Гусарского
полка Лермонтов за поединок был предан военному суду
с содержанием под арестом, и в понедельник на страст
ной неделе получил казенную квартиру в третьем этаже
с.-петербургского ордонанс-гауза, где и пробыл недели
две, а оттуда перемещен на арсенальную гауптвахту, что
на Литейной 51. В ордонанс-гауз к Лермонтову тоже ни
кого не пускали; бабушка лежала в параличе и не могла
выезжать, однако же, чтобы Мише было не так скучно
и чтоб иметь о нем ежедневный и достоверный бюлле
тень, она успела выхлопотать у тогдашнего коменданта
или плац-майора, не помню хорошенько, барона З<ахар-
жевского>, чтоб он позволил впускать меня к арестанту.
Благородный барон сжалился над старушкой и разре
шил мне под своею ответственностью свободный вход,
только у меня всегда отбирали на лестнице шпагу (меня
тогда произвели и оставили в офицерских классах до
слушивать курс). Лермонтов не был очень печален, мы
толковали про городские новости, про новые француз
ские романы, наводнявшие тогда, как и теперь, наши
будуары, играли в шахматы, много читали, между про
чим Андре Шенье, Гейне и «Ямбы» Барбье, последние
ему не нравились, изо всей маленькой книжки он хва
лил только одну следующую строфу, из пьесы «La Popularit'e»:
49
C'est la mer, c'est la mer, d'abord calme et sereine,
La mer, aux premiers feux du jour,
Chantant et souriant comme une jeune reine,
La mer blonde et pleine d'amour.
La mer baisant le sable et caressant la rive
Du beaume enivrant de ses flots,